Конеперевозки
Москва – МО – ЦФО.

К Вашим услугам большой, новый, комфортабельный двухместный прицеп IFOR Williams HB511 с двумя трапами.
Тягач Ленд Ровер Дискавери с вместительным багажником.
Видеонаблюдение, аптечка, транспортировочные ногавки, попоны предоставляем.
Опытный водитель (стаж более 25 лет).
Оказываем помощь при погрузке.
Постоянным клиентам (со второй поездки) скидки!
Обратите пожалуйста внимание, что корма в дорогу по технике безопасности – Ваши, то есть те, к которым привыкла лошадь, во избежание проблем в дороге или после от смены корма. СЕНО должно быть хорошего качества, не пыльное! Рептухи предоставляем.

После каждого рейса коневоз тщательно моется и обрабатывается дезинфицирующим порошком Staldren (Дания)

Более подробную информацию читайте на нашем сайте nat-and-val.ru Любые вопросы направляйте на эл.почту nat-and-val@yandex.ru или звоните 8-910-428-53-10 Наталья.

Группа Вконтакте http://vk.com/club42869010

комментировать

Каждый вечер я ищу его. Просматриваю десятки и десятки фотографий на www.equestrian.ru. Дергаюсь, каждый раз, когда вижу рыжую буденовскую морду с проточиной на все лицо. Но изо дня в день – только чужие кони. Его нигде нет. Как в воду канул.

Мубар.

Вера с Павловой придумали про него песенку:

Я был когда-то странной,
Лошадкой деревянной,
К которой из «спортивки» никто не подходил.
Теперь я вместе с Асей
Мне не страшны напасти,
Я самый лучший в мире крокодил!

Она ему очень шла. Потому что более задеревенелой, скованной, неконтактной и аутичной лошади я не видела ни до, ни после. Он очень смешно бегал – вообще не сгибая ног, и совершенно не отрывая их от земли – за ним оставалась глубокая борозда. Причем на галопе тоже. Мурз очень медленный. Тяжелые деревянные аллюры. Абсолютное отсутствие желания двигаться вперед. Он не бегал, когда его выпускали в леваду или в манеж. Он любил только ходить. Спокойный размеренный шаг. Ходить кругами по манежу, по леваде, по деннику…. Протаптывая в бетонном полу дорожку, перемешивая опилки с какашками в грязное серое месиво (конюха его ненавидят). А еще он практически слеп. Один глаз видит процентов на 60, второй – 20. Мир для него – размытые пятна, которые проносятся мимо.
Как и большинство англо-буденовцев, он очень сложный – у него на все свое мнение, постоянное плохое настроение, агрессия. Он тряский, плохо управляется– поэтому прокат на него не садится. Кроме того, он замыкается – топчется на месте, запрокидывает голову, иногда оставляя своим затылком синяки на лице всадника, упорно не хочет бегать в правую сторону, разворачиваясь на свечке при любом удобном случае, бьёт на хлыст.

Но мне он нравится. Все говорят, что он не удобный, а мне хорошо: он глубокий, немножко вышибает при каждом темпе, но зато понятно, где какая нога, находится… Он не слишком высокий, не слишком низкий (на самом деле Мурз – первая высокая моя лошадь – где-то 165-167), не слишком толстый, но и не тощий, у него тонкая длинная прямая шея и горбоносое лицо, – мне правда все в нем нравится, хоть это далеко от идеала.
Не нравятся по большому счету только маленькие глаза, которые кажется скользят взглядом, ни на чем не задерживаясь. Да еще и имя – Мубар – уж слишком созвучно одному нехорошему слову.

Жук втюхал его тогдашнему замминистру сельского хозяйства, и поэтому делал вид, что очень внимательно отслеживает подготовку этой лошади. Что Ирка, что М.Ю. совершенно не рвались коня работать. Поэтому, до того как я появилась, он то бегал на корде, то под прокатом, то лечил глаза, то прививался.
От директора долго пытались скрывать, что его работает не Ира, а я. Пару раз он застукивал меня верхом на Мурзе, и это иногда вызывало высочайший гнев, а иногда снисходительно игнорировалось – все зависело от настроя Жука. На всякий случай, во время работы мне приходилось поглядывать в окно манежа «не едет ли в кораблике» и при появлении черного Гелендвагена, срочно переводить коня в шаг и отшагивать с невинным видом – дескать, Ира меня посадила только для этого…

Жук смирится с тем, что я езжу на Мурзе только через год, когда конь станет заметно спокойнее и получше побежит.

Первые полгода наши тренировки были похожи на какой-то бесполезный и довольно жестокий бой. Каждый раз, выводя поседланного Мурза из денника, я не была уверена, что я же его и заведу. Лансады и пинки, постоянное сопротивление, абсолютное отсутствие импульса и какого бы-то ни было прогресса, он бежал вперед только через хлыст. В какой-то момент я протерла ему ногами дырки в боках. Все это приводило меня в отчаянье. Я рыдала практически через тренировку. Ирка утешала меня как могла: «Ну, Ась, ну урод, ну что сделаешь». Алкоголь меня не успокаивал, валерьянка притупляла реакцию, а я и так сидела на мурзовых пинках на «честном слове». И казалось этому кошмару и обоюдному издевательству не будет конца. Кроме того, я страшно боялась. И не без оснований. Мубар дико бил задом и выпрыгивал выше бортиков манежа, а еще он был совсем не предсказуем. Я никогда не знала, что он сделает в следующую секунду. Вроде едем по стенке, все слава Богу прилично, миг – и он уже надулся, прыгнул в сторону и сосредоточенно от меня избавляется, применяя для этого всю свою фантазию и силу – например он научился во время «козла» задерживаться на передних ногах, так что мне приходилось упираться руками в его шею, чтобы не вылететь вперед. Он единственный, на ком мне жутко хотелось надеть шлем. Я косилась на проносящийся подо мной выступающий бортик манежа и считала секунды до того мгновения, когда он рассечет мне голову. Но не падала. Я держалась как клещ, одевала на него мартингал, чтобы было за что ухватиться, скручивала коня шпрунтом, чтобы он не выпрыгивал слишком высоко. Я совершенно теряла над ним контроль, когда он резко останавливался, запрокидывал голову и разворачивался на задних ногах – если я пыталась остановить его поводом, он выходил на вертикальную свечку, если била хлыстом – выдавал удар задними ногами. Меня жалели, поддерживали, утешали, я сама себя ужасно жалела, не задумываясь о том, что в этом конфликте – не я – потерпевшая сторона.
Для меня было совершенно ясно одно – все его сопротивление и борьба со мной – показатель скверного характера и дурного нрава, нежелания работать и неприязни ко мне лично и к людям вообще. Я уперлась как некое животное, пытаясь добиться, обломать, скрутить, наказать. Мне казалось, что дисциплина – главное в работе, что лошадь обязательно должна слушаться, что она просто не может МНЕ противоречить. И не было человека, который бы разубедил бы меня, да я, вероятно, и не послушала бы. Пронаблюдав за нашими мучениями около трех месяцев, Ирка решает обратить Мурза в мерина. Это не помогает. Битва продолжается, может без былого накала, но с постоянной затаенной злобой. «Никогда не видела, чтобы у лошади на лице была такая гримаса отвращения» - как-то заметила Верка.
Все это длится ровно до того дня, пока…
Я вхожу в его денник с уздечкой. «Ну все, Мубар, сегодня или ты меня, или я тебя. Хватит». Я настроилась стоять насмерть. В прямом смысле этого слово. Сердце бУхало где-то в районе колен. Обычная разминка, все даже в пределах нормы, но тут он вкапывается, и я знаю, что следующее его действие – коронный разворот на свечке. Я хватаюсь за гриву, выворачиваю хлыст, прощаюсь с собой и бью. Конь делает несколько резких прыжков вперед, не удерживает равновесие, обрывается, и мы падаем под ноги испуганной Насти на не менее перепуганном Неаполе… Я отлетела в одну сторону – Мурз в другую. Поднимаюсь сама, поднимаю его, проверяю цел ли (цел), сажусь. И понимаю, что я села на совершенно другую лошадь и, главное, совершенно другим человеком. Я больше не боюсь. Ни капельки. Чтобы он не сделал. И Мурз это чувствует. Чувствует, что больше его не будут избивать просто так, от ужаса. Но при этом чувствует так же, что ему нельзя будет уже надо мной глумиться. Мы тихо доездили. Тихо завелись в денник. И с этого момента стали работать, а не драться.
Нет, я вовсе не хочу сказать, что Мурз сдался, а я обрела непоколебимое спокойствие и железное терпение. Мы по-прежнему ссорились, и я продолжала его лупить, но произошло нечто очень важное. Избавившись от страха, перестав паниковать от каждого его движения, я начала анализировать его поведение, приспосабливаться к нему, искать компромисс. Во-первых, я заметила, что если брать его три дня подряд под седлом – то он совершенно звереет. Лучше всего он бежит и слушается после отдыха. Я стала брать его через день – день левадка, день под верхом, потом кордочка, опять седлаться и так далее. И дело стало продвигаться. Мурз задвигался чуть легче, стал капельку отзывчивее и при этом спокойнее. Потом я задумалась о причине. Вполне вероятно, что дело было не только в том, что он морально от меня отдыхал, он отдыхал и физически. Может быть к него была больная спина… или почки… Как бы странно это не звучало, но обычно над такими вещами задумываются только когда лошадь уже совсем обездвижена, когда она явно хромает. Про почки вообще не принято думать – кровью не писает, и слава богу. Поскольку никто не собирался проводить дорогие исследования, мои догадки так и остались догадками. Как бы то ни было я старалась снизить нагрузку на его спину – искала методом тыка удобное для него положение седла, сменила железку, стала периодически снимать шпрунт. Выпускала его гулять в манеж и наблюдала. Снова и снова смотрела, как именно он закидывает голову и прыгает в сторону от двери, где я сижу.


Он не видит. И глаз его поражен больше сверху, поэтому разглядеть, что перед ним, он может только высоко подняв лицо – внизу глаза есть участок, который еще более-менее цел. Именно поэтому он разворачивается – чтобы здоровый глаз был в центре – так он имеет больший обзор. И я перестаю с ним бодаться. Мы больше работаем в центре манежа в «нехорошую» сторону, объезжаем лошадей со стороны видящего глаза, хоть это и не по «правилам», ездим одни, выезжаем на улицу, на плац, на круг – туда, где больше обзора. И чем больше я иду на компромиссы, тем больше он мне доверяет, и тем проще управляется.


Журнал «Конный мир» публикует статьи про Пата Парелли, выходит кассета с играми по НХ, и мы начинаем немножко играть. Кроме того, я переписываюсь по icq с девочкой, которая уже давно занимается со своей лошадью без уздечки. Объективно я не могу судить, что и как у нас получалось. Но факт остается фактом – Мурз бегает вокруг меня без каких бы то ни было веревок испанской рысью. Ходит пассажем на недоузке, свободно работается в руках – так что я совершенно не боюсь поймать его удары задними ногами. Однажды я попробовала его положить. И он как пластилиновый стал складывать свои ноги. Ниже, ниже… В последний момент я испугалась, что не смогу отойти и он меня придавит – и отпустила. Но до сих пор я помню это удивительное, ни с чем несравнимое ощущение безоговорочного доверия лошади человеку.
Помню, перед седловкой он стоял в тамбуре, а я суетилась вокруг. Вдруг он легонько толкнул меня носом. И прижался к моему животу своей большой слепой головой. Мы минут пять стояли и просто обнимались, его уши щекотали мне щеки. Он хотел дружбы. И я ее хотела.
Чтобы научить его активно двигаться, мы начинаем скакать на кругу с пейс-мэйкером (впереди идущей лошадью). Ульянка на Злобике двигается галопом корпусов на пять впереди нас, потом придерживает коня, и мы ее обгоняем. Потребовалось всего два раза, и Мурз поскакал. В нем проснулся дух соперничества, он понял, что эта такая игра и быстро двигаться – здОрово. Он очень смешно пытается осалить Злобика, когда подбирается к нему поближе. А еще Мурз играет – весело и шустро подпрыгивает вверх, аккуратно ловя меня в седло на приземлении. Не скидывает, не борется, не избавляется – а именно играет. Я иногда кладу ему руку на холку и говорю: «Мы с тобой одной крови, ты и я» - старое заклинание дикого мальчика джунглей.
Вера как-то сказала, наблюдая, как я замываю ему ноги: «Надо же, как повезло этой злобной неконтактной лошади….». Нам обоим повезло – вот как я думаю.
Наверное, это было самое мое счастливое время на ипподроме. Время доверия, дружбы, понимания и осознания. Я бежала на работу как на праздник, первым делом забегала к Мсяу здороваться с какой-нибудь вкусняшкой, почесать его лоб.
Мубар изначально очень страшно прыгал – точнее не прыгал, а проходил препятствие насквозь, запутываясь в жердях и стойках, но к этому моменту он вдруг распрыгался – без техники прыжка, впрочем, но на свободе Мсяу довольно ловко прыгал до 110, а большего и не требовалось. Он в свои четыре года выполняет все элементы Малого приза плюс пассаж и контр-перемены на галопе. Конечно, не идеально, конечно, езда у нас не съезжена и ему требуется время, чтобы подготовиться к элементу, но я стараюсь не форсировать, ведь у нас в запасе еще три года. Это я так думала, что три…
Мурз вообще очень сильно меняется, он растет, залезать на него становиться все сложнее, отъедается, приобратая приятную округлость, у него очень красивый рельеф мышц, и даже шея, некогда торчавшая как прямая тонкая палка, немного округляется и намекает на лебединую. Я им любуюсь. По-настоящему - потому что он - произведение, образец лошадиного бодибилдинга, он не только Божье, он мое творение тоже.
Мы один раз проезжаем езду для пятилетних лошадей (Мурзу вообще-то четыре). На разминке Мубар меня выбрасывает. Жутким, молниеносным пинком, который я сама же спровоцировала своей глупостью и нервами. И пока я летела ему через голову, катилась во фраке по земле, я поняла, что если лошадь захочет – то усидеть на ней нереально. Просто невозможно и все. И все что он делал до этого – просто смешно и может даже не было попыткой от меня избавиться. А саму езду он прошел хорошо (коронное последнее место – но это объективная несправедливость). На последней диагонали на галопе я тихонько шепчу ему «Все, дружок, все, хороший, мы уже почти доехали», и словно поняв, что я сказала, Мурз весело прыгает верх (оценки наши тут же снижены, естественно :), но я от души веселюсь)


Так проходит лето. А в ноябре я ложусь с менингитом в больницу. Две недели стационара – и никаких физических нагрузок еще месяца три. И Мубар идет под прокат. А потом появляются его новые хозяева. Две девочки, которые приходят, когда им вздумается, жутко хамят, наглеют, и катаются на нем. Я в бешенстве. В бессильном бешенстве. Я ничего не могу сделать – это не МОЯ лошадь. Я конфликтую, дело доходит чуть ли не до драки. А наши с Мсяу отношения рушатся как карточный домик. Потому что я не могу с ним даже играть, после того как его надергали, наплюхались по седлу и загоняли до мыла. Бесполезно учить лошадь доверять человеку, если ты не можешь объяснить его хозяевам, как с ним нужно обращаться. Это предательство. И я самоустраняюсь. Когда нет проката и девчонок – иногда подсаживаюсь и двигаю его, просто катаюсь. Но уже не пытаюсь с ним дружить. Потому что мне плохо и больно и я знаю, что рано или поздно его увезут на новую конюшню. Мурз хитрит и учится симулировать хромоту – когда бегает на корде – все ровно и хорошо, когда на нем прокат – тоже все в порядке, стоит сесть всаднику посильнее и попробовать что-то его заставить сделать – конь тут же перестает наступать на ногу. Прямо падает. Я сначала перепугалась – охромила коня. Но на следующий день он перепутал, на какую ногу он «хромает». Ужасно смешной.
Девочки на какое-то время пропадают…. А потом Ира сказала, что хозяева его забирают. И у нас осталась неделя. Я до последнего надеялась, что этого не произойдет. Но ровно через неделю Мубара увозят. Навсегда. Как всегда… как их всех…


Внутри меня дыра. Глухая черная пустота. Не проходит и дня, чтобы я не заглядывала в этот мрак и не звала тихонько: «Мурз…». Мурз. Иногда просто идя по улице, гуляя с Крольчонком, вдруг срывается с губ его имя. И темнота из дыры разливается, ширится… мысли чернеют и скукоживаются, теряются. Где же ты, лошадь, научившая меня любить вопреки, несмотря ни на что, научившая искать и находить компромисс и решение, научившая дружить и понимать?...Где же ты, Мурз?...

комментировать

Говорят в жизни каждого конника бывает только одна Самая Главная Лошадь. Я видимо какой-то неправильный конник – на данный момент у меня их четыре… И вполне вероятно, что это не предел. И уж коль скоро так получилось, что я начала про них писать в хронологическом порядке, то пусть так и будет…. Тогда следующий будет Гагу….

История ну просто очень грустная. (следующая еще грустнее…. Не знаю почему так….)

Август.

- Пойдем Ась, я тебе кое-что покажу. – заговорчески говорит Ирка и ведет меня к деннику. – Вот. Будет твой.
- Ссспасибо – с сомнением произношу я… Нет, я очень рада – где-то очень глубоко в душе, потому что основная лошадь, это прекрасно, но просто…. Просто… Просто в деннике стоит нечто крайней лохматости, едва доходящее мне до груди, большеголовое и главное совершенно невнятной масти…. Серо-бур-малиновый…. А глаз наглый и хитрый. Первым делом «дар» пытается меня цапнуть и шарахается от руки.
- И как его зовут?
- Никак. Потом придумаем…. Вроде он сын Грома кочетковского, а мать неизвестно кто. Ну запишем его мамой Верфию.
Совсем дикий безымянный малыш. Ему год и восемь, он не знает ни уздечки, ни сахара, ни человеческой ласки. Единственное угощение, с которым он знаком – арбузные корки, видимо с арбузами в Кабардино-Балкарии все в порядке. Его отловили из табуна, пихнули в темный коневоз и приволокли за тридевять земель решительно не понятно зачем. Это великая тайна, КАК Михалыч, который приобретает исключительно вороных тракенов гигантских размеров, чтобы они компенсировали не великий рост их нового владельца, так вот КАК он умудрился привезти вот это существо. Спасибо ему, если честно…
Дареному коню, как говорится, в зубы не смотрят. Я иногда заглядывала – но только чтобы умилиться на щербинки от молочных зубов.

Чтобы хоть как-то его обозвать, Ирка дает ему имя Эталон. Но совершенно ясно, что на эталон он никак не тянет. Он ужасно потешно растет. Как будто каждый день выводишь на работу новую лошадь – то он растягивается в длину, то перестраивается и попа становится выше холки, то у него громадная голова, а через день уже вроде кажется нормально. И каждый раз ему меняют квалификацию «Глянь какая шея длинная – будет выездковый, такой затылок…!», или «Какой-то он короткий, и куцый – ну наверное будет прыгать неплохо». К двум годам решили, что будет троеборный.:)
Поскольку в имени должны были присутствовать буквы Г и В вариантов родилось множество – Гелендваген, Вагинатор, Говнюк, - одни из самых безобидных, ибо глумились и изощрялись всей конюшней. Я назову его Август, и буду звать «ваша светлость» и «августейшая особа». И Гагу. Потому что он очень быстро понял, что когда тихонечко бубучешь, тебе сразу несут вкусняшку. Кроме того, Гагу – это домашнее имя Гарпуна, коня Нины Меньковой, великой спортсменки – об этом было приятно размышлять

Август очень непосредственный парень. Настоящий ребенок. Довольно сильно кусается и может отбить по человеку, ломится по кустам и искренно не понимает, почему ему нельзя познакомиться воооон с той симпатичной кобылкой-рысачкой. Он валяется в траве, когда его пасешь, и потом долго лежит и греется на солнышке, лениво общипывая траву вокруг себя.

Я его заезжаю. За счет того, что до заездки Гагу долго ходил просто седлом и с развязками он довольно сносно переносит эту процедуру. Есть только одна проблема – у него нет педали тормоза. Он ооочень таскает. В основном потому, что энергия бьет ключом. И это довольно страшно, потому что не всегда понятно, впишемся мы в очередной вираж или нет. Однажды по дороге с плаца под ноги ему вылетает сеттер с рысачей конюшни и начинает его кусать за ляжки, Гагу растаскивает, и в повороте мы с ним вместе бухаемся на асфальт. Отделываемся испугом и парой царапин, но впредь обходим собак стороной.
Я решила не ездить на нем по дорожкам ипподрома, стала водить его в руках до плаца, но через несколько дней он опять-таки от собаки подрывает, лечу за ним несколько метров по асфальту на корде и все равно выпускаю. Отлавливаю коня под водилкой неподалеку и грустно веду на плац, бриджи на коленке порваны, на локте огромная ссадина, думаю, что романтический момент упущен и мой «предмет» воздыхания ни за что больше на меня не позарится. Про «предмет» надо бы написать особо, потому что именно время моего общения с Гагусиком совпало с периодом моей страстной и не очень разделенной любви к одному спортсмену и вообще со многими сердечными драмами… Но из вредности ничего больше об этом не скажу.

Август быстро учится. В основном тому, как избавиться от всадника. В манеже на трибунах, когда мы ездим, девчонки делают ставки - через сколько я упаду. А я цепляюсь из последних сил до боли в ногах в эту гнедую какашку и верещу: «Ты упертый, но и я упрямая, ты кабардос, а я твоя мать!»
Приводя его в манеж, сняв попону, я, как правило, громким поставленным голосом предупреждаю: «Уважаемые конники! У меня молодая лошадь, которой я не управляю – он бьет задом и кидается на лошадей. Спасибо за внимание, всем удачной тренировки». И сажусь. В общем, склонность к эпатажу мне чужда…

Гагу располагает к себе людей. Мгновенно. Он почти год живет на конюшне в Домодедово, и девочка, которая на нем ездит в буквальном смысле не может на него надышаться. Мы приезжали к нему в гости с Санькой и еще одной Иркиной помощницей Леной. Приехали «зайцами» и пришлось просить денег на обратную дорогу.
А когда к нам приехали мужики из завода, где он родился, они очень ему радовались и сюсюкали (удивительно смотреть как кавказкого вида взрослые дядьки попискивая и перебивая друг друга говорят о том как вырос и окреп их конек). На мой вопрос: «А кто его мама?», он отвечают: «Ксюша вроде бы».


С Августом связан и мой единственный идеальный прыжок на лошади. Мы тренировались в центре круга. Прыгали. Слегка веселый тренер уже выходил из себя из-за моей тупости и тут у нас получилось. Плавный подход, отталкивание, и ты летишь вместе с лошадью, вы одно целое, ты чувствуешь каждое его движение. И это длится почти вечность. И это здОрово, потому что легко и весело. Больше никогда у меня не получилось настолько слиться с лошадью на прыжках.


А дальше…. Ну в общем все как обычно…. Его сдают в аренду девушке, она катает на нем прокат. От трех до четырех часов в день. С галопом и прыжками. На износ. Некогда живая и нагловатая лошадь, полная сил и здоровья, не убиваемая и неутомимая, грустнеет и вянет. Он уже не бубучет и даже не оборачивается ко мне, когда я вхожу в денник. Только смотрит в угол перед собой…
Девушка продаст его своей прокатчице и увезет на Планерную. Через полгода у него начнется астма. Вылезут броки на трех ногах. И нас будут обвинять в том, что мы подсунули им больную лошадь.
Я навещала его, пока работала в журнале. Закупала сахара с яблоками и заходила в гости. Последний раз, а это было пять лет назад, я его не нашла….

Много лет спустя Ира мне сказала: «Если бы я знала, что он тебе так дорог, я бы его не продала...». Если бы…

комментировать²

Прочитав про Серого, мой Друг сказал: «Это очень грустная история… А у тебя есть веселая, чтобы все хорошо кончилось? Расскажи историю с хорошим концом…»
Ты озадачил меня, Друг. Я долго думала и поняла, что относительно хороших историй у меня мало. А точнее всего две. И обе они заканчиваются одинаково, потому что судьбы этих лошадей, такие разные изначально, тесно переплелись и соединились.


Верфия.

Мы любим повторять, что если когда-нибудь задумают поставить памятник прокатской лошади, то делать его нужно Верке, и делать из золота. Верфь – это профессор по части обучения и издевательства над начинающими. Она мудра, как змея, добродушна и самодостаточна, она сильна, как буйвол, и понятлива, как собака. А душа у нее человеческая… женская…

Верфию привезли на ипподром в кошмарном состоянии. Девочка Ж. выкупила ее из конюшни, которую собирались расформировывать, а если точнее – сдать всех лошадей на мясо. Она была вся в репьях и блохах (явление для лошадей крайне редкое), маленькая, несуразная, длинная, на невысоких ногах, с огромной головой, вся как картинка из учебника по лошадиной анатомии, из той части, в которой проходят скелет. Я никогда до этого не представляла, что у лошади столько костей и где они находятся. На Верке все было видно – ни грамма мышц. И огромное жеребое брюхо, в котором скукожившись жила ее будущая дочь.
Ж. мечтала прыгать и поэтому когда Верфь ожеребилась, она принялась втягивать кобылу в тренинг. Кобыла не втягивалась. Она виртуозно «снимала» Ж. при любом удобном случае. После поездки на круг, Верка практически всегда возвращалась в свой денник одна. Женя приходила следом, злющая и прихрамывающая. Если честно то я ни разу не видела, чтобы Ж. удалось прыгнуть на ней больше 30 сантиметров. Все попытки поднять «высоту» заканчивались одинаково – грациозный прыжок с выгнутой как у борзой спиной – и кобыла в гордом одиночестве возвращается к себе домой. И так каждый раз. Потом у Веркиной хозяйки стало туго с деньгами и кобыла попала к Ире.
Злобная рыжая бестия. Она била по людям, мгновенно выцеливая, с бешенной скоростью, так, что к заду нельзя было подойти, а хвост разбирался по принципу «как получиться – лишь бы быстро» и вообще чистить ее надо было вытянутой рукой и не зевая.
Ко всем своим достоинствам она была жутко неудобная. Тряская рысь, при которой позвоночник осыпается в трусы, осталась в ее арсенале по сей день.

Но время, разумная строгость, нормальные условия существования постепенно сделали свое дело. Верка присмирела. Из ее взгляда ушла жестокость и злоба. Она полюбила сахар. И довольно быстро смекнула, что если делать хоть сколько-нибудь от нее отстанут. Она научилась не тратить сил попусту. Пока есть хоть немножко желания – бегаем, как расхотелось и намеков человек не понял – до свидания. Дорогу домой найду сама. Кроме того, она не терпела ошибок, она издевалась ровно до того момента, пока человек не находил правильного действия.
Я очень много на ней ездила в то время. Она была мой основной лошадью. Моей олимпийской безнадегой.

Какая же она рыжая! Как огонек. Вся-вся, в красноту. Когда солнце пробивается сквозь гриву, становится страшно прикоснуться к ней рукой – вот-вот обожжешься. И умная. Самая умная. Она все-все понимает.

Мы стоим на маленьком вольтике в углу плаца, и у Ирки уже срывается голос: «Внешний повод! Ася! внешний!!! Внешний, а не внутренний!!!» Но кобыла упорно увозит меня с вольта. Я соплю и уже хлюпаю носом, правая рука болит, костяшки побелели от напряжения, повод проскальзывает в мокрых руках. Снова запихиваю ее в угол, и в повороте опять Верфь меленькой противной рысишкой утопывает с круга. «Внешний!!!!». Снова поворот, снова выехали. И тут почему-то, видимо уже не выдержав напора, я расслабляюсь, сажусь ровнее и уже расслабленной спокойной рукой набираю правый повод, внешний, и кобыла убирает плечо и поворачивает на вольт обратно. «Я поняла!!! Ира! Я поняла как надо!»
И надо сказать поняла на всю жизнь.

Кроме Верфии, Ирка сажает меня и на маленького толстенького тракенчика Пашку. Именно на Пашке она объясняет мне что такое темпичная рысь, какой должен быть контакт в поводе, как делать элементы. После тренировки на Пашке, я пытаюсь все закрепить на Верке, повторяю пройденный материал. Кобыла очень быстро улавливает, что от нее требуется. Буквально после двух недель я спрашиваю у Иры: «Ир, посмотри, чего это она?» И трогаю рысью вдоль стенки. «А это, Асенька, темп. Молодец». После этого возникла легенда, что красиво бегать Верфию научила я. Я в нее не верю. Верка сама научилась.

Я уже писала про наши первые попытки штурмовать выездковые поля.
http://asjapa.livejournal.com/41408.html

Летала я с нее бесчисленное количество раз. Ну очень много. Кроме этого позорного падения на стартах, было еще одно очень забавное.
Перед очередными соревнованиями меня в который раз пытаются прилично посадить. Половина (это прозвище) глумится надо мной, будто отыгрываясь за свое несчастливое детство. Она держит Верку на корде, а я катаюсь и без рук, и соответственно без стремян или же с длиннющими стременами, в дамской посадке на конкурном седле, задом наперед, рысью-галопом, галопом – рысью. Меня колбасит нечеловечески, периодически я сверзиваюсь, но терплю издевательства, ибо красота требует жертв. После очередной экзекуции Ирка ведет меня на плац в центре круга – проехать по езде. И происходит следующий диалог:
- Ну как позанимались?
- Ирка! Половина так классно меня посадила! Я прям по-другому себя чувствую, прям как влитая сижу!
И тут Ира наступает на мааааленьку веточку, веточка тихонько хрустит, Верка делает еле уловимое движение, и я уже сижу рядом с ней на асфальте. Мы с Иркой долго и громко ржем.

Надо сказать, что кобыла на всю жизнь сохранила удивительное свойство – если она не хотела работать, то никакой сахар и никакой хлыст не могли ее заставить. Но зато если у нее было настроение – то она вся преображалась, она слушала малейшие команды, старательно пыхтела и вытягивала свои короткие ножки. А главное, если у нее было настроение, то она сдавала свой коротенький затылок, тянула ноги и расслабляла спину – и ее катастрофически тряская, неудобнейшая рысь, становилась плавной и размеренной и можно, можно было сидеть, даже нет не просто можно, а становилось УДОБНО сидеть, легко.
За несколько лет совместных тренировок я научилась различать, когда у Верки рабочие дни, а когда «критические». Если кобыла была не в настроении, она очень медленно и лениво шла к плацу, отвлекалась, смотрела по сторонам, дулась на ногу, мотала головой, в общем всячески высказывала свое «фе». И прибыв на плац отказывалась работать. Мы делали легкий тренинг и возвращались в гараж.

Но если, выйдя из конюшни, она подбиралась и, сосредоточенно стуча копытами, вытянув шею вперед, резвым шагам топала к месту работы, то это значило, что на плацу от нее можно было требовать, что хочешь – хоть Большой приз. В таком настроении она реально делала и менки в три-два темпа, и в темп могла отменять, и пируэт на галопе замочить. Потому что шла работать и работала на 200 процентов.

То, что совпало Веркино рабочее настроение и день соревнований – чистая случайность. Мы только шли на разминку, а я уже знала, что мы будем первые. Широкий, твердый шаг, ровный гулкий перестук. Я ликовала. Я почти не разминала ее – так разогрела для порядка. И мы ехали ТАК как должны ехать победители – ни единого сбоя, ровно, легко, активно. Первые. Первый и последний раз. Но победители. Из сорока человек. С такими оценками, что к нам даже близко никто не подобрался. И все это несмотря на то, что маленькая рыжая козявка за неделю до стартов засунула свой хвост к соседке и Манька его радостно обгрызла, превратив вполне себе приличный хвост в невразумительную мочалочку.

А потом Д. почему-то решил, что кобыла подходит для конкура. И забрал себе в работу. Верка прыгала. Сопротивлялась, но прыгала. У нее хорошая техника, но 120 – ее потолок. Маленькая, коротолапая, она борется до последнего, только бы не заходить, но Д. сильный и упрямый. Он лупит ее, и я каждый раз рыдаю, когда веду ее уставшую и замученную с тренировки. Ира заканчивает это безобразие только после того, как Д. во время очередной порки попадает кобыле по глазу. Верка спасена, глаз проходит, Д. снова уходит в запой – все довольны.

Летним вечером мы кентеруем по кругу. На мундштуке, естественно, потому что иначе очень страшно. Хорошим легким галопчиком проходим полкруга, и тут я решаю прибавить. Потихоньку отпускаю повод, и Верфь также потихоньку начинает прибавлять. Полсантиметра веревок – плавный набор скорости. Как на хорошей машине. Вдруг возникло ощущение, что наращивать обороты она может бесконечно. Ну на фиг – торможу. Но именно в тот момент я поняла, почему Ж. с ней не справлялась – кобыла на полном ходу «взлетала», то есть, разогнавшись хорошенько, выходила на лансаду. Усидеть нереально.

Продают Августа, и я ухожу с ипподрома. Я пропускаю бесчинства Жука, и соревнования, на ней много выступают Иркины девчонки. Так что даже на эквестриане про нее есть страничка.
http://www.equestrian.ru/sport/horses/3535
Они вместе с Альтаиром даже участвуют в соревнованиях для инвалидов. Тотошка – серый арабский мерин. Он веркин друг, а она его женщина. Они любят друг друга, вместе гуляют, вместе работают, ссорятся из-за Веркиного вздорного характера, но Тото всегда ее прощает.

Я вернусь через полтора года.
Вернусь стоять с прокатом. Часы, дни, недели.И так четыре года. Мимо будут идти люди. Толпы. Недавно Юлька сказала: «Прокат делает из лошади-партнера, друга – лошадь-проститутку, которая тупо выполняет команды за сахар» - звучит обидно, но, проработав большую часть жизни тренером в прокате, я тоже так думаю.

Верфь – основная кордовая лошадь. Она катает начинающих и глумится над ними как умеет. Если я выхожу с манежа, то кобыла тут же выходит топтаться в центр. Человек сверху ощущает себя ничтожеством. Она терпит первые полчаса, а потом начинает ходить темпом, не беря на спину, - хватает двух кругов – и человек или слезает сам, или падает. Она почти перестает играть – ей это не нужно. У нее более гуманные методы избавления от всадника. Мы ей не перечим. Во-первых – ее реально жалко – каждый раз, когда ей плюхаются на спину, я физически ощущаю на себе ее боль, во-вторых – мы все знаем, что она не будет слушаться ровно до первого правильного движения. Как только всадник дает нормальную человеческую команду – она тут же превращается в супер-выезженную лошадь. Ну, если у нее есть настроение, конечно.
Обычная картинка в манеже: Тотошка семенит впереди, а кобыла у него в хвосте. Прокат уже на первом занятии разделяется на тех, кто не любит Верку и на тех, кто от нее в восторге. Люди из первой группы редко приходят во второй раз. Она – наш профессор, наша лакмусовая бумажка. Она – сито, через которое пройдут все и отсеются не нужные.
Иногда летом, когда народу мало, мы берем ее и Тотошку и катаемся на них на шпрунтах, обмотанных вокруг шеи. Верка послушно выполняет все команды, вплоть до прыжков через маленькие барьерчики и менок ног. Ездить на ней – одно удовольствие.

Время берет свое. Верфии уже четырнадцать, из которых больше десяти она провела в центре города на пересечении двух больших магистралей. Она кашляет. Задыхается. Тотошка тоже. Их лечат, но болезнь лишь стихает, чтобы потом вернуться снова. Приступы случаются все чаще. Серый уже почти живет в лазарете. Круглосуточная левада не спасает. Воздух в городе пропитан ядами. И Ирка, хоть она и хотела оставить их при себе до конца, решает отправить стариков в один из подмосковных пансионатов. Там работает подруга МихалЮрича, которая чуть не описывается от восторга, что они к ней поедут. Поедут к соснам, немножко катать детишек, гулять, стареть дальше, умирать. Там они проживут еще год, может два, а может еще больше. Оставить их на ипподроме, где счет пошел на дни и часы, было бы жестоко и эгоистично, лучше сразу усыпить.
Они ходят парочкой, Тотошка блюдет Веркину нравственность и гоняет от нее соперников, они считаются супер-лошадьми, потому что они и есть супер-лошади, на них ездят лишь те, кто достоин. Оба на свежем воздухе взбодрились и теперь с ними сложно справиться. Мы знаем, что их не перенапрягают, Ира постоянно отсылает туда лекарства и подкормки, знаем, что они будут жить.

Конюшня опустела. Верка с Тотошей отдыхают в Подмосковье, Мурз неизвестно где, Гагу загибается под прокатом на Планерной. Я не вернусь. Мне не к кому возвращаться. Остались Бубл и Объедок – любимые гаденыши, но это не то. Без Верфии для меня нет ипподрома. Она казалась чем-то вечным, незыблемым. Я даже не фотографировала когда приезжала с камерой, думала «Ну куда она денется». Ни одного кадра. И только сейчас я начинаю понимать, что может статься, я больше никогда-никогда ее не увижу…

P.S. Ну вот. Опять получилось грустно. Я не специально. Я думала, напишу про кобздела – она же жива-невредима, отдыхает себе с Сержиком.
Нет - не будет так. Мы поедем к ней в гости. И мы обязательно увидимся.

комментировать

Ходим пасти вместе с Юлькой Филициной и Гурзуфом. Накупаем, вернее она накупает всяких вкусностей, и едим все вчетвером: Серый и Гурька траву, а мы с Юлькой шоколадные рулеты с клубничной начинкой запиваем кока-колой.

Гипс ужасно не любит, если ему дуют в лицо. Он сразу становится жуткой крысой – прижимает уши и страшно скалится.
Еще он не любит мыться. Особенно под шлангом. Особенно голову.

Я держу его перед мордой, а Юлька замывает. Чем ближе голове, тем отчетливее Серый пиафирует и пытается сбежать из под шланга. В конце концов вода попадает коню на морду и он стартует, швыряет меня на дверь, я падаю ему под копыта, надо мной проплывает серое брюхо и больно ноге. Серый убегает широкой рысью. Юлька очень бледная наклоняется надо мной "Сиди здесь. Никуда не ходи. Я сейчас приду".
Я посидела-посидела. Но скучно же. Потихоньку встала. Пошла. Надо же помочь его поймать. Около конюшни вижу Юльку с Серым в поводу.
Большую кровавую дырку на моей голени я обнаружила только к вечеру. Залили йодом. Шрам остался до сих пор. На бедре был синяк в форме копыта. Хорошо, что Гипса за день до этого расковали.

Мы ездили в центре круга и полил дождь – а это же вода и прямо на голову. Гипс подхватил и утащил меня в переезд. Мокрый повод выскальзывает из рук. Я еле-еле останавливаю его, спрыгиваю и затаскиваю в ближайшее рысачье отделение, потому что боюсь, что он промокнет или снова подорвет. Мы стоим с ним в полумраке, рядом какие-то рысачники и вода потоком стекает с крыши.

У Юли где-то есть видео кассета. Она приехала на конюшню с Алисой. Я шагаю на Сером, а Алиска сидит впереди меня. Волнуюсь, и Гипс тоже нервничает. Потом Алиса одна на седле, я вожу коня в руках. Когда она сползает на бок, то начинает хихикать. Пока сидит ровно – спокойная и серьезная, только кренится на бок – сразу ржет. Очень смешная.

Серый очень хорошо держит денник. Отбивать его – одно удовольствие. У него всегда большая гора опилок. И он на ней как король. Одна беда – он очень любит ложиться головой в какашки – морда почти каждый день вся желтая.

Юлька моет ему хвост с шампунем. Стрижет его налысо, оставляя только челку.

Гипсу периодически что-то втирают в ноги, и они у него то зеленые от золотистого флюида, то желтые от йодистого линимента.

Я учусь гонять на корде. И в срочном порядке свистеть, потому что на свист и на «ооооля-ооооля» он успокаивается.
Кроме того, нужно свистеть, чтобы он не влетал в двери денника.

Еще они играют. Юлька пытается схватить его за уши, а он уворачивается и мотает головой.
Юлька шагает по вольтику на плацу. Подает руки с поводом к ушам Серого. Гипс теряется и останавливается. Набирает повод – бежит, отдает к ушам – остановка.

Моя начальница конкуристка. Ну и я тоже. А Гипс не очень. Он неплохо прыгает, но в основном за счет силы прыжка. Техника у него специфическая, он подбирает под себя ноги, прыгает грудью вперед. Периодически вынося ногами жердь. Но зато он не закидывается и не обносит.

Поздний вечер. Зима. На плацу препятствие. Немножко идет снег. Мне отстегнули стремена. Посадили после проката. Стоит чухонец с заложением, где-то 110-120. Гипс прыгает все вместе. Он сначала долго стоит и переминается метрах в десяти от барьера. Потом стартует, толкается за метр перед жердью, ооочень долго летит, я со всей дури бьюсь о переднюю луку на приземлении и потом мы где-то полкруга - круг тормозим. То есть я в принципе не могу угадать, когда он оттолкнется, я все время отстаю от него, колени уже не держат, потому что все силы уходят на то, чтобы попытаться его удержать перед препятствием, чтобы он не несся. Чтобы тихонечко. Препятствие стоит довольно близко к ограждению плаца, и мне все время кажется, что он не повернет после прыжка, а сиганет и его тоже. Эдакой системой.
"Еще раз!"
Серуша. Ну пожалуйста, ну не стой. Ну давай еще разок. Ну последний
Старт. Полет. Торможение. Остановка.
"Еще раз!".
И этих последних раз было много. Не помню сколько. Но много. И я отказалась. Я сказала, что больше не пойду. Мне сказали, что я уволена, и чтобы отшагивала и собирала вещи. Я шагала Серого и прощалась с ним. Он пыхтел и тоже был рад, что все закончилось.
Покойная Света, которая там была, сказала: Ну вот что ты орала? – Мне больно. Я ударилась. – Ну орать-то зачем. Сказала бы спокойно.
В общем я не помню, как меня простили. Но простили. А я еще долго не могла сидеть нормально.

Шагаем по плацу на свободном поводу. Юля – "Вот как идешь – заходи на препятствие. Повод не набирай". – Я честно захожу. Гипс взлетает как обычно над препятствием, а я зависаю на одном стремени, зацепившись второй ногой только в районе пятки за крыло. На приземлении кое-как успеваю ухватиться руками и вернуть себя в седло. Круг тормозим.

У меня безобразная посадка. Я сижу как туалетный крючок и меня невероятно колбасит. Меня решают посадить.

Серый напрыгивается на корде на маленькой жердочке. Я сверху без стремян и без повода. Для балласта. Руки в стороны. Упала. Юлька ржет – "Бутылка! Бутылка!" Пыхтя вскарабкиваюсь обратно. Опять падаю. "Бутылка! Бутылка!" Третий раз теряю равновесие после прыжка. Неумолимо соскальзываю вниз. Попа перевешивает. "Не хочу нести третью бутылку! У меня денег нет!" И как человек паук, цепляясь за серую шкуру и гриву, взбираюсь обратно в седло.

Опять на корде и без стремян. Сашка с Оксаной Калашниковой учат меня работать поясницей. Была бы ты постарше, я бы тебе как следует объяснила. Ну как Майкл Джексон.
Потом Шурик гоняет меня – офп. После 40 минут без стремян, приседания, подтягивания, пистолетики. Я вползаю по подъемнику наверх и шиплю на него: Ненавижу!...

Мы рысим с Серым и кто-то говорит, то ли ОльИванна, то ли Бригада: "Хорошо смотритесь"
Мы хорошо смотримся. Я очень горжусь.

Идем коротким галопом, а Юлька Филицина рядом рысит на Гурзуфе. Обсуждаем, какой у Серого чудесный галоп.

Серого выпускают в леваду в месте с Гошей. Он бежит, высоко вскидывая ноги по хрусткому ослепительному снегу. А Галант черной тенью скачет рядом.

Прихожу с утра. Гипс с совершенно безумными глазами смотрит на меня и потом заглядывает в соседний денник. Там маленький жеребенок. Большая латвийская кобыла Мица ночью ожеребилась. Малыша назовут Хмель.

Едем с Серым по плацу и тут из кустов выходит толстый камагинский хряк. Он, похрюкивая, начинает трусить между препятствиями. Его пытаются прогнать, лошади шарахаются в разные стороны, а он ловко увертывается и довольно долго семенит свинской рысью. У меня стойкое ощущение, что Гипс сейчас от страха упадет в обморок.

У Гипса колики. Он копает и ложится. Я мечусь вокруг. Надеваю в итоге на него недоуздок, веду в лазарет. Навстречу наш врач – "Ой как хорошо – а вот у него колики". - "Ну шагай". - "Его в лазарет?" - "Нет. Твоя Юля мне много должна, я его не приму".
Я шагаю и реву. В совершенных соплях меня застает Юлька – ведем его к другому вету.

Потом его продают.
Перед продажей Филицина фотографирует нас с ним. Я вскарабкиваюсь на него в деннике и прижимаюсь щекой к шее. Фотоаппарат у нее воруют по дороге. Вместе с пленкой.

Мы встречаемся снова, потому встаем с Галантом и Вифором в Серебряный бор. В деревянную конюшню на конце длинного полуострова в Строгино. Серый водит табунчиком гнедую кобылу Тайгу (или Танго?) с жеребенком, она снисходительно его терпит, а он как может гоняет от нее жеребцов, охраняет ее покой.

Ходим купаться. Серый очень хорошо плавает. И смело заходит в воду.
Первый раз я вижу как плавают с лошадьми – Юлька заходит на Сером в воду и они проплывают небольшой полукруг. Она признается, что не умеет плавать. А как же ты? - Ну вот так. За лошадь держусь.
Где-то у его тогдашней хозяйки наверное сохранилась фотография, где мы с ним плывем.

Очень много скачем. Практически все время. Периодически берем Серого.
Отъезжаешь подальше от конюшни, разворачиваешь его, хватаешься за теплую шею и вперед, делать прическу, цепляясь волосами за еловые ветки.

С прокатом едем по полуострову. Уже в сторону дома. Дима не стравляется с Серым. Мы кричим "Шпрунт! Шпрунт!" Но Дима вцепился в повод, а Гипс уже мчится к дому и скрывается за поворотом. Мы едем за ними. По следам на дороге видно, что Гипс оборвался и рядом поваленное дерево, около второго накренившегося дерева – Дима.
Гипс около дома и очень тяжело дышит. Я шагаю его. Долго. Очень долго. А он пыхтит и не сохнет. Уже темнеет. С реки поднимается туман, из него выходит человек. Туман серым облаком цепляется за его ноги и волочится за ним по земле.

К нам приезжает какая-то очень-умная-девочка. Я в этот момент катаюсь на Серуше. "Он у вас трензеля боится". Перестегивает мне повод от железки к капсулю. Я мысленно с собой прощаюсь. Но мы едем. Серый очень удивляется и бежит аккуратно. Мне сначала неуютно, но потом становится спокойно.

Потом его продают еще раз.
Потом наверное еще.
В конце-концов он оказывается с уголке Дуровой.

Я приехала к нему в гости один раз. Зимой.
Почему-то я решила, что Цирк на Цветном бульваре и уголок Дуровой – это одно и тоже. Подняла всех на уши в цирке. Очень долго его искали в цирковых конюшнях. Потом я сообразила, что он вообще-то в другом месте.
Пока добралась, стало уже темнеть.
Я его не узнала. Господи, какой он маленький! Очень маленький. Уже совсем белый. С расползшимися авитаминозными пятнами на морде. В узком стойле, в котором он непонятно как разворачивался и совсем не ясно как лежал. А с двух сторон над ним склоняются огромные морды владимирцев. Он крысится на своих соседей, а они нагло лезут сверху прямо к нему в кормушку, чтоб отнять привезенную мною морковку. Я плачу какие-то деньги и седлаю его. Мы выходим и делаем пару кругов по темному зимнему парку. В основном шагом. Мне не хочется его гонять. К тому же мне не по себе от того, что так близко ездят машины. К нам выходит девочка, которая там за тренера. Мы стоим, болтаем о том, о сем, а у нее постепенно лезут глаза на лоб. "А что ты делаешь, чтобы он стоял?" "Ничего". Улыбаюсь. Он действительно не любит стоять. Сейчас. Трогаю шагом, подаю руки к ушам – остановка. "Ну где ж ты раньше-то была?! Он у нас столько людей потерял". Смеемся.
Мы идем к дому. В узкие двери. Я провожу его, посвистывая. За спиной шепчутся. "Смотри-смотри, как заходит". Он под свист аккуратно заводится в денник. Над ним снова зависают две огромные темно-гнедые морды.

Юлька пробовала его выкупить или поменять, чтобы отправить на пенсию. Но не вышло. "Это же мои детки, как я могу их продавать".

Года три назад к нам на ипподром пришла девочка Уля. Я случайно узнала, что она в какой-то момент ездила в уголке Дуровой и именно на Сером. К тому моменту у него была эмфизема в последней стадии.

В итоге, его то ли продали, то ли подарили в один из подмосковных монастырей.
А дальше только слухи.
Кто говорит, что там отличные условия. Кто-то, что ужасные.
У меня лежит телефон девочки, которая может мне рассказать о том, как он жил у Дуровой последнее время и дать координаты этого монастыря. Но я не хочу звонить. Не могу.
Я запомню его таким, какой он на этих фотографиях – гладкий, холеный, самый лучший и самый любимый прекрасный конь из сказки.

P.S. Хотите правду? Я вот писала все это, вспоминала, и никак не могла понять одну вещь: зачем все эти люди столько со мной возились? Тратили свое время и силы, чтобы что-то мне объяснить, чему-то научить? И ведь научили в конце концов. Вернее научила. Именно с этого времени, вероятно потому, что мое общение с лошадьми не ограничивалось покатушками, и зачастую езда верхом была тяжелым трудом, а не развлечением, я научилась любить лошадь просто так, за то что она есть. Радоваться, что она здорова, любоваться ею, переживать за нее, физически ощущая ее боль на себе. И это ощущение не прошло с годами, не приелось, а становится только сильнее. И мне кажется это очень большое счастье, которое вдруг мне было подарено Юлькой. Не будь ее, то я бы наверное бросила уже все это дело, увлекшись чем-нибудь другим. Я правда считаю, что иначе со мной было нельзя, что надо было искоренить мою природную лень и подростковый эгоизм, выработать безусловный рефлекс – кони – это труд, и кони – это важнее всего.
Самое смешное, что в обычной жизни я по-прежнему лентяйка и эгоистка, но когда прихожу на конюшню, в голове что-то переключается - я превращаюсь в деловую колбасу и практически забываю о себе.

комментировать

(выкладываю частями. так удобнее читать)
Пока Крольчишка спит, я села писать.Я не знаю, что из этого получится, и кто все это будет читать.
Я знаю только одно – зачем это надо. И мне очень помог Хрюшка. Чтобы помнили. Потому что это несправедливо, что лошади обязательно надо быть знаменитой, чтобы ее запомнили. Потому что они уходят очень тихо, иногда вдалеке от нас, иногда совсем рядом. И остаются только цветные карточки в памяти.
Какие-то истории еще не закончены, какие-то могут расти, только за счет новых подробностей, вписанных в середину, какие-то смешные, какие-то грустные, интересные и не очень, длинные и совсем короткие. У меня есть дневник того времени, он мне будет немножко помогать.
И еще горстка старых и очень плохих фотографий. Я по возможности не буду их облагораживать и оставлю все как есть. Потому что они дороги мне такими. Потому что каждая фотография была целым событием и остается свидетельством.
Моя память изменяет мне. Я пишу это и для себя тоже. Чтобы помнить, что у меня была эта жизнь. Чтобы верить, что у нее есть продолжение.

Я не изменяла имен. Мне лень выдумывать.
Букв ооочень много.

Гипс

Гипс обладал какой-то гипертрофированной честностью. Я больше таких честных лошадей никогда не встречала. Не помню ни одного случая, чтобы он схалтурил на работе. Если он не прыгнул – значит просто физически не смог, если растащил, значит испугался. Он совершенно точно никому не хотел плохого, ни разу ничего не сделал назло. Но при этом Серый не был этаким добряком – у него был особый характер, не допускающий панибратства, очень независимый, полный чувства собственного достоинства.

Мы познакомились с ним двенадцать лет назад. Он был настоящей прекрасной белой лошадью из сказки – светло–серый десятилетний орловец, уже теряющий яблоки, с лебединой шеей – щедрым наследством своего знаменитого батюшки Пиона.
Гипса работали в выездку. Широко известная в узких кругах Л.И. не стеснялась в использовании бича и строгого железа. Так и пробегал он с мунштуком большую часть жизни – даже под прокатом. Зато у него был совершенно не рысачий галоп, пассаж и пиаф. И чтобы ни просили у него, он предлагал пассаж. И когда боялся, тоже пассажировал. А боялся он хлыста.
Хозяйку его звали Юлей. На тот момент ей было 19, а ее дочке Алисе – 2. Мне она казалось ужасно строгой и взрослой. У нее было две лошади: Гипса продали с довеском – англо-текинцем Галантом.
Вот к Юльке–то я и пришла заниматься весной 95-го на Центральный Московский ипподром.
Естественно вошла я не с нужного бокового, а с центрального входа. И двухэтажных конюшен, конечно, оказалось две. Беговой круг был такой огромный.
Мы с Юлей вышли на плац. В этот момент мимо пролетела девочка на потащившем сером коне – как оказалось Юлина прокатчица. Девочку поймали и сняли. Посадили меня. Поставили на вольтик вокруг красной стенки. Сели на стенку и сказали мне рысить. Ну вобщем я и рысила. От первого занятия помню только, как белая грива покачивается перед глазами. По сторонам я не смотрела. Было страшновато.

На второе занятие Гипс меня растащил. Я не упала и чрезвычайно этим гордилась.

25.04.95
Я еще тебе не рассказывала о том, что я хожу ездить на Ипподром. Сегодня Гипс (Сережа), Юлькин конь, разбуянился и потащил меня по всему «манежу», как я не упала, даже удивительно. Может я слишком много о себе думаю, но мне кажется, что меня зауважали. Хотя это может быть полный бред, такая уж я шизофреничка. На ипподроме такие красивые лошади. И люди там странные, честные и добрые, лишенные каких-либо комплексов. И к тому же веселые, с юмором. Мне очень понравились и Оксанка, и Юлька, и даже Саша. Я решила, что если, когда я вырасту, у меня будет лошадь или же я буду заниматься конным спортом, то я обязательно займусь выездкой. Может это всего лишь мечты, но так хотелось бы, чтобы эти мечты сбылись.

Потом я пришла и мне сказали, что Юлька в центре круга. Я не знала где у этого большого круга центр. Помню огромное пространство и где-то очень вдалеке маленькая фигура всадницы на сером коне. Юлька посадила меня после себя, а я не успела переделать стремена. Начали рысить. Юлька потом говорила, что думала, будто я устала и поэтому останавливаюсь, а мне хотелось подтянуть стремена. В общем так я и проездила по-моему. Потому что стерла себя коленки в кровь так, что она сочилась через джинсы. Юлька очень ругалась. Ты что, сказать не могла?!

Моя мама позвонила Юле и сказала, что у нас нет денег, чтобы часто ездить, но я могу помогать. Об этом звонке я узнала только лет через пять, когда уже работала в другом месте.

Можешь приходить и помогать, чистить, убирать и иногда шагать без седла.

27.04.95.
Я сегодня не шибко ездила, но зато отшагала и Серого, и Галанта. Одного за повод, другого верхом. Из всего того, что со мной произошло на Ипподроме, я выяснила, что: во-первых, я не совсем разучилась ездить на лошади, во-вторых, Галант гораздо спокойней Сережи, в–третьих, у меня будет фото с Гипсом.

Мы шагали с Серым. Много. У него был стремительный шаг. Он научил меня ходить быстро и вести лошадь в руках тоже быстро. Мы лазили с ним по всему ипподрому, изучая переулки между конюшен, штурмуя навозницы, огибая кусты и лужи, шарахаясь от выбегающих из ворот рысаков в качалках. В воздухе пахло ванилью и сдобой, и мы искали тайную булочную, как ищут клад, забираясь в самые дальние уголки, но все время упирались только в серую стену. Много лет спустя я узнала, что никакой тайной булочной нет, а это просто фабрика Большевик неподалеку.
О! пахнет большевиками!

Мы пасемся в центре круга. Вернее пасется Серый, а я лежу на траве и смотрю, как его заливают лучи солнца. И ветер треплет гриву. Он очень аппетитно ест. Ну просто оооочень. Срываю клочок травы – пробую. Не вкусно. Не жуется. Очень расстраиваюсь от своей несовершенности.

(продолжение следует... может быть...)

комментировать²

В начале мне прочили великое конкурное будущее. Но протаранив несколько раз головой препятствие от заоблачных высот я отказалась. Настолько, что даже ругалась с тренером, что вообще-то было не принято. Как назло, спокойно прыгающие лошади появились в моей жизни тогда, когда я уже окончательно и бесповоротно боялась. И направила я тогда свой путь в сторону выездки. Очень громкое конечно это слово - выездка. Очень его любят... журналисты например... Надо отдать мне должное - я была бездарна. Я единственный человек, который 3 (прописью ТРИ) раза пытался доехать езду до конца. Первый раз я упала (где апплодисменты?:)) Шла уже грустная... вела Версильду в поводу из манежа. Ирка, опаздавшая к началу моего выступления, идет мне навстречу: "Ась, ты что уже выступила?"... Я упала... "КАААК?!" ... Ну она отбила... "Ты что на пинке усидеть не смогла?!!!" .... Ну первые три сидела.... Второй раз Версильда опять таки вынесла меня с боевого поля... поближе к разминочному... подальше от судей... Во время исполнения диагонали на прибавленном галопе... За саму диагональ все судьи поставили 8... Третий раз я ехала на Пашке. И Пашка уснул... И никакие мои жалкие усилия не могли его разбудить...ни мои... ни трибун... ни тренера... К концу шаговой части он уже видел 10 сон и безмятежно похрапывал. Мне очень помогали - чмокали, хлопали, топали, судья одобрительно-снисходительно кивала: "продолжайте-продолжайте"... а Пашка спал... На третей безнадежной попытке поднять его в галоп я не вынесла позора и снялась. Только неожиданные апплодисменты разбудили моего коня - с поля мы выехали долгожданным галопом... "Может же зарррраззза!" - ликовала я. И только в четвертый раз... неимоверными усилиями я удержала поганку Версильду на поле. и доехала. И заняла свое почетное долгожданное последнее место. Радости моей не было предела:) На фото собственно процесс занимания этого последнего места, которое затем не раз было мною завоевано.

комментировать¹

Посмотрела тут "Серко":-) Фильм про то, какая у нас красивая, большая и бестолковая страна:)

комментировать

Знакомая рассказывает: Мы были в Пскове со студентами и нечаянно на прогулке увидели лошадь. Мальчик А. очень деловито подошел к ней, погладил ей нос, потрепал за шею, с видом знатока обошел вокруг нее, похлопал по крупу. Я ему говорю: - А., давайте я вас сфотографирую с лошадкой? Будет вам на память. - Ой, конечно, пожалуйста! - отвечает юноша. Я подхожу с фотоаппаратом поближе. А. в это время деловито гладит лошадь по крупу и что-то ей нашептывает. И тут только я разбираю, что именно: "Сидеть", тихо командует он,"Ну же - сидеть!" Я изумленно говорю ему: - А., но лошади не сидят! Это сложнейшая дрессура! - Да? - удивляется он, - а как же на нее залезают????

комментировать

А у нас кобыла ожеребилась... И есть теперь на свете еще одна лошадь - махонькая такая, но уже совсем настоящая. И когда смотришь на нее с мамкой, возникает ощущение неподдельного счастья, что все теперь будет во всем мире хорошо.

комментировать