Прочитав про Серого, мой Друг сказал: «Это очень грустная история… А у тебя есть веселая, чтобы все хорошо кончилось? Расскажи историю с хорошим концом…»
Ты озадачил меня, Друг. Я долго думала и поняла, что относительно хороших историй у меня мало. А точнее всего две. И обе они заканчиваются одинаково, потому что судьбы этих лошадей, такие разные изначально, тесно переплелись и соединились.


Верфия.

Мы любим повторять, что если когда-нибудь задумают поставить памятник прокатской лошади, то делать его нужно Верке, и делать из золота. Верфь – это профессор по части обучения и издевательства над начинающими. Она мудра, как змея, добродушна и самодостаточна, она сильна, как буйвол, и понятлива, как собака. А душа у нее человеческая… женская…

Верфию привезли на ипподром в кошмарном состоянии. Девочка Ж. выкупила ее из конюшни, которую собирались расформировывать, а если точнее – сдать всех лошадей на мясо. Она была вся в репьях и блохах (явление для лошадей крайне редкое), маленькая, несуразная, длинная, на невысоких ногах, с огромной головой, вся как картинка из учебника по лошадиной анатомии, из той части, в которой проходят скелет. Я никогда до этого не представляла, что у лошади столько костей и где они находятся. На Верке все было видно – ни грамма мышц. И огромное жеребое брюхо, в котором скукожившись жила ее будущая дочь.
Ж. мечтала прыгать и поэтому когда Верфь ожеребилась, она принялась втягивать кобылу в тренинг. Кобыла не втягивалась. Она виртуозно «снимала» Ж. при любом удобном случае. После поездки на круг, Верка практически всегда возвращалась в свой денник одна. Женя приходила следом, злющая и прихрамывающая. Если честно то я ни разу не видела, чтобы Ж. удалось прыгнуть на ней больше 30 сантиметров. Все попытки поднять «высоту» заканчивались одинаково – грациозный прыжок с выгнутой как у борзой спиной – и кобыла в гордом одиночестве возвращается к себе домой. И так каждый раз. Потом у Веркиной хозяйки стало туго с деньгами и кобыла попала к Ире.
Злобная рыжая бестия. Она била по людям, мгновенно выцеливая, с бешенной скоростью, так, что к заду нельзя было подойти, а хвост разбирался по принципу «как получиться – лишь бы быстро» и вообще чистить ее надо было вытянутой рукой и не зевая.
Ко всем своим достоинствам она была жутко неудобная. Тряская рысь, при которой позвоночник осыпается в трусы, осталась в ее арсенале по сей день.

Но время, разумная строгость, нормальные условия существования постепенно сделали свое дело. Верка присмирела. Из ее взгляда ушла жестокость и злоба. Она полюбила сахар. И довольно быстро смекнула, что если делать хоть сколько-нибудь от нее отстанут. Она научилась не тратить сил попусту. Пока есть хоть немножко желания – бегаем, как расхотелось и намеков человек не понял – до свидания. Дорогу домой найду сама. Кроме того, она не терпела ошибок, она издевалась ровно до того момента, пока человек не находил правильного действия.
Я очень много на ней ездила в то время. Она была мой основной лошадью. Моей олимпийской безнадегой.

Какая же она рыжая! Как огонек. Вся-вся, в красноту. Когда солнце пробивается сквозь гриву, становится страшно прикоснуться к ней рукой – вот-вот обожжешься. И умная. Самая умная. Она все-все понимает.

Мы стоим на маленьком вольтике в углу плаца, и у Ирки уже срывается голос: «Внешний повод! Ася! внешний!!! Внешний, а не внутренний!!!» Но кобыла упорно увозит меня с вольта. Я соплю и уже хлюпаю носом, правая рука болит, костяшки побелели от напряжения, повод проскальзывает в мокрых руках. Снова запихиваю ее в угол, и в повороте опять Верфь меленькой противной рысишкой утопывает с круга. «Внешний!!!!». Снова поворот, снова выехали. И тут почему-то, видимо уже не выдержав напора, я расслабляюсь, сажусь ровнее и уже расслабленной спокойной рукой набираю правый повод, внешний, и кобыла убирает плечо и поворачивает на вольт обратно. «Я поняла!!! Ира! Я поняла как надо!»
И надо сказать поняла на всю жизнь.

Кроме Верфии, Ирка сажает меня и на маленького толстенького тракенчика Пашку. Именно на Пашке она объясняет мне что такое темпичная рысь, какой должен быть контакт в поводе, как делать элементы. После тренировки на Пашке, я пытаюсь все закрепить на Верке, повторяю пройденный материал. Кобыла очень быстро улавливает, что от нее требуется. Буквально после двух недель я спрашиваю у Иры: «Ир, посмотри, чего это она?» И трогаю рысью вдоль стенки. «А это, Асенька, темп. Молодец». После этого возникла легенда, что красиво бегать Верфию научила я. Я в нее не верю. Верка сама научилась.

Я уже писала про наши первые попытки штурмовать выездковые поля.
http://asjapa.livejournal.com/41408.html

Летала я с нее бесчисленное количество раз. Ну очень много. Кроме этого позорного падения на стартах, было еще одно очень забавное.
Перед очередными соревнованиями меня в который раз пытаются прилично посадить. Половина (это прозвище) глумится надо мной, будто отыгрываясь за свое несчастливое детство. Она держит Верку на корде, а я катаюсь и без рук, и соответственно без стремян или же с длиннющими стременами, в дамской посадке на конкурном седле, задом наперед, рысью-галопом, галопом – рысью. Меня колбасит нечеловечески, периодически я сверзиваюсь, но терплю издевательства, ибо красота требует жертв. После очередной экзекуции Ирка ведет меня на плац в центре круга – проехать по езде. И происходит следующий диалог:
- Ну как позанимались?
- Ирка! Половина так классно меня посадила! Я прям по-другому себя чувствую, прям как влитая сижу!
И тут Ира наступает на мааааленьку веточку, веточка тихонько хрустит, Верка делает еле уловимое движение, и я уже сижу рядом с ней на асфальте. Мы с Иркой долго и громко ржем.

Надо сказать, что кобыла на всю жизнь сохранила удивительное свойство – если она не хотела работать, то никакой сахар и никакой хлыст не могли ее заставить. Но зато если у нее было настроение – то она вся преображалась, она слушала малейшие команды, старательно пыхтела и вытягивала свои короткие ножки. А главное, если у нее было настроение, то она сдавала свой коротенький затылок, тянула ноги и расслабляла спину – и ее катастрофически тряская, неудобнейшая рысь, становилась плавной и размеренной и можно, можно было сидеть, даже нет не просто можно, а становилось УДОБНО сидеть, легко.
За несколько лет совместных тренировок я научилась различать, когда у Верки рабочие дни, а когда «критические». Если кобыла была не в настроении, она очень медленно и лениво шла к плацу, отвлекалась, смотрела по сторонам, дулась на ногу, мотала головой, в общем всячески высказывала свое «фе». И прибыв на плац отказывалась работать. Мы делали легкий тренинг и возвращались в гараж.

Но если, выйдя из конюшни, она подбиралась и, сосредоточенно стуча копытами, вытянув шею вперед, резвым шагам топала к месту работы, то это значило, что на плацу от нее можно было требовать, что хочешь – хоть Большой приз. В таком настроении она реально делала и менки в три-два темпа, и в темп могла отменять, и пируэт на галопе замочить. Потому что шла работать и работала на 200 процентов.

То, что совпало Веркино рабочее настроение и день соревнований – чистая случайность. Мы только шли на разминку, а я уже знала, что мы будем первые. Широкий, твердый шаг, ровный гулкий перестук. Я ликовала. Я почти не разминала ее – так разогрела для порядка. И мы ехали ТАК как должны ехать победители – ни единого сбоя, ровно, легко, активно. Первые. Первый и последний раз. Но победители. Из сорока человек. С такими оценками, что к нам даже близко никто не подобрался. И все это несмотря на то, что маленькая рыжая козявка за неделю до стартов засунула свой хвост к соседке и Манька его радостно обгрызла, превратив вполне себе приличный хвост в невразумительную мочалочку.

А потом Д. почему-то решил, что кобыла подходит для конкура. И забрал себе в работу. Верка прыгала. Сопротивлялась, но прыгала. У нее хорошая техника, но 120 – ее потолок. Маленькая, коротолапая, она борется до последнего, только бы не заходить, но Д. сильный и упрямый. Он лупит ее, и я каждый раз рыдаю, когда веду ее уставшую и замученную с тренировки. Ира заканчивает это безобразие только после того, как Д. во время очередной порки попадает кобыле по глазу. Верка спасена, глаз проходит, Д. снова уходит в запой – все довольны.

Летним вечером мы кентеруем по кругу. На мундштуке, естественно, потому что иначе очень страшно. Хорошим легким галопчиком проходим полкруга, и тут я решаю прибавить. Потихоньку отпускаю повод, и Верфь также потихоньку начинает прибавлять. Полсантиметра веревок – плавный набор скорости. Как на хорошей машине. Вдруг возникло ощущение, что наращивать обороты она может бесконечно. Ну на фиг – торможу. Но именно в тот момент я поняла, почему Ж. с ней не справлялась – кобыла на полном ходу «взлетала», то есть, разогнавшись хорошенько, выходила на лансаду. Усидеть нереально.

Продают Августа, и я ухожу с ипподрома. Я пропускаю бесчинства Жука, и соревнования, на ней много выступают Иркины девчонки. Так что даже на эквестриане про нее есть страничка.
http://www.equestrian.ru/sport/horses/3535
Они вместе с Альтаиром даже участвуют в соревнованиях для инвалидов. Тотошка – серый арабский мерин. Он веркин друг, а она его женщина. Они любят друг друга, вместе гуляют, вместе работают, ссорятся из-за Веркиного вздорного характера, но Тото всегда ее прощает.

Я вернусь через полтора года.
Вернусь стоять с прокатом. Часы, дни, недели.И так четыре года. Мимо будут идти люди. Толпы. Недавно Юлька сказала: «Прокат делает из лошади-партнера, друга – лошадь-проститутку, которая тупо выполняет команды за сахар» - звучит обидно, но, проработав большую часть жизни тренером в прокате, я тоже так думаю.

Верфь – основная кордовая лошадь. Она катает начинающих и глумится над ними как умеет. Если я выхожу с манежа, то кобыла тут же выходит топтаться в центр. Человек сверху ощущает себя ничтожеством. Она терпит первые полчаса, а потом начинает ходить темпом, не беря на спину, - хватает двух кругов – и человек или слезает сам, или падает. Она почти перестает играть – ей это не нужно. У нее более гуманные методы избавления от всадника. Мы ей не перечим. Во-первых – ее реально жалко – каждый раз, когда ей плюхаются на спину, я физически ощущаю на себе ее боль, во-вторых – мы все знаем, что она не будет слушаться ровно до первого правильного движения. Как только всадник дает нормальную человеческую команду – она тут же превращается в супер-выезженную лошадь. Ну, если у нее есть настроение, конечно.
Обычная картинка в манеже: Тотошка семенит впереди, а кобыла у него в хвосте. Прокат уже на первом занятии разделяется на тех, кто не любит Верку и на тех, кто от нее в восторге. Люди из первой группы редко приходят во второй раз. Она – наш профессор, наша лакмусовая бумажка. Она – сито, через которое пройдут все и отсеются не нужные.
Иногда летом, когда народу мало, мы берем ее и Тотошку и катаемся на них на шпрунтах, обмотанных вокруг шеи. Верка послушно выполняет все команды, вплоть до прыжков через маленькие барьерчики и менок ног. Ездить на ней – одно удовольствие.

Время берет свое. Верфии уже четырнадцать, из которых больше десяти она провела в центре города на пересечении двух больших магистралей. Она кашляет. Задыхается. Тотошка тоже. Их лечат, но болезнь лишь стихает, чтобы потом вернуться снова. Приступы случаются все чаще. Серый уже почти живет в лазарете. Круглосуточная левада не спасает. Воздух в городе пропитан ядами. И Ирка, хоть она и хотела оставить их при себе до конца, решает отправить стариков в один из подмосковных пансионатов. Там работает подруга МихалЮрича, которая чуть не описывается от восторга, что они к ней поедут. Поедут к соснам, немножко катать детишек, гулять, стареть дальше, умирать. Там они проживут еще год, может два, а может еще больше. Оставить их на ипподроме, где счет пошел на дни и часы, было бы жестоко и эгоистично, лучше сразу усыпить.
Они ходят парочкой, Тотошка блюдет Веркину нравственность и гоняет от нее соперников, они считаются супер-лошадьми, потому что они и есть супер-лошади, на них ездят лишь те, кто достоин. Оба на свежем воздухе взбодрились и теперь с ними сложно справиться. Мы знаем, что их не перенапрягают, Ира постоянно отсылает туда лекарства и подкормки, знаем, что они будут жить.

Конюшня опустела. Верка с Тотошей отдыхают в Подмосковье, Мурз неизвестно где, Гагу загибается под прокатом на Планерной. Я не вернусь. Мне не к кому возвращаться. Остались Бубл и Объедок – любимые гаденыши, но это не то. Без Верфии для меня нет ипподрома. Она казалась чем-то вечным, незыблемым. Я даже не фотографировала когда приезжала с камерой, думала «Ну куда она денется». Ни одного кадра. И только сейчас я начинаю понимать, что может статься, я больше никогда-никогда ее не увижу…

P.S. Ну вот. Опять получилось грустно. Я не специально. Я думала, напишу про кобздела – она же жива-невредима, отдыхает себе с Сержиком.
Нет - не будет так. Мы поедем к ней в гости. И мы обязательно увидимся.

комментировать

Ходим пасти вместе с Юлькой Филициной и Гурзуфом. Накупаем, вернее она накупает всяких вкусностей, и едим все вчетвером: Серый и Гурька траву, а мы с Юлькой шоколадные рулеты с клубничной начинкой запиваем кока-колой.

Гипс ужасно не любит, если ему дуют в лицо. Он сразу становится жуткой крысой – прижимает уши и страшно скалится.
Еще он не любит мыться. Особенно под шлангом. Особенно голову.

Я держу его перед мордой, а Юлька замывает. Чем ближе голове, тем отчетливее Серый пиафирует и пытается сбежать из под шланга. В конце концов вода попадает коню на морду и он стартует, швыряет меня на дверь, я падаю ему под копыта, надо мной проплывает серое брюхо и больно ноге. Серый убегает широкой рысью. Юлька очень бледная наклоняется надо мной "Сиди здесь. Никуда не ходи. Я сейчас приду".
Я посидела-посидела. Но скучно же. Потихоньку встала. Пошла. Надо же помочь его поймать. Около конюшни вижу Юльку с Серым в поводу.
Большую кровавую дырку на моей голени я обнаружила только к вечеру. Залили йодом. Шрам остался до сих пор. На бедре был синяк в форме копыта. Хорошо, что Гипса за день до этого расковали.

Мы ездили в центре круга и полил дождь – а это же вода и прямо на голову. Гипс подхватил и утащил меня в переезд. Мокрый повод выскальзывает из рук. Я еле-еле останавливаю его, спрыгиваю и затаскиваю в ближайшее рысачье отделение, потому что боюсь, что он промокнет или снова подорвет. Мы стоим с ним в полумраке, рядом какие-то рысачники и вода потоком стекает с крыши.

У Юли где-то есть видео кассета. Она приехала на конюшню с Алисой. Я шагаю на Сером, а Алиска сидит впереди меня. Волнуюсь, и Гипс тоже нервничает. Потом Алиса одна на седле, я вожу коня в руках. Когда она сползает на бок, то начинает хихикать. Пока сидит ровно – спокойная и серьезная, только кренится на бок – сразу ржет. Очень смешная.

Серый очень хорошо держит денник. Отбивать его – одно удовольствие. У него всегда большая гора опилок. И он на ней как король. Одна беда – он очень любит ложиться головой в какашки – морда почти каждый день вся желтая.

Юлька моет ему хвост с шампунем. Стрижет его налысо, оставляя только челку.

Гипсу периодически что-то втирают в ноги, и они у него то зеленые от золотистого флюида, то желтые от йодистого линимента.

Я учусь гонять на корде. И в срочном порядке свистеть, потому что на свист и на «ооооля-ооооля» он успокаивается.
Кроме того, нужно свистеть, чтобы он не влетал в двери денника.

Еще они играют. Юлька пытается схватить его за уши, а он уворачивается и мотает головой.
Юлька шагает по вольтику на плацу. Подает руки с поводом к ушам Серого. Гипс теряется и останавливается. Набирает повод – бежит, отдает к ушам – остановка.

Моя начальница конкуристка. Ну и я тоже. А Гипс не очень. Он неплохо прыгает, но в основном за счет силы прыжка. Техника у него специфическая, он подбирает под себя ноги, прыгает грудью вперед. Периодически вынося ногами жердь. Но зато он не закидывается и не обносит.

Поздний вечер. Зима. На плацу препятствие. Немножко идет снег. Мне отстегнули стремена. Посадили после проката. Стоит чухонец с заложением, где-то 110-120. Гипс прыгает все вместе. Он сначала долго стоит и переминается метрах в десяти от барьера. Потом стартует, толкается за метр перед жердью, ооочень долго летит, я со всей дури бьюсь о переднюю луку на приземлении и потом мы где-то полкруга - круг тормозим. То есть я в принципе не могу угадать, когда он оттолкнется, я все время отстаю от него, колени уже не держат, потому что все силы уходят на то, чтобы попытаться его удержать перед препятствием, чтобы он не несся. Чтобы тихонечко. Препятствие стоит довольно близко к ограждению плаца, и мне все время кажется, что он не повернет после прыжка, а сиганет и его тоже. Эдакой системой.
"Еще раз!"
Серуша. Ну пожалуйста, ну не стой. Ну давай еще разок. Ну последний
Старт. Полет. Торможение. Остановка.
"Еще раз!".
И этих последних раз было много. Не помню сколько. Но много. И я отказалась. Я сказала, что больше не пойду. Мне сказали, что я уволена, и чтобы отшагивала и собирала вещи. Я шагала Серого и прощалась с ним. Он пыхтел и тоже был рад, что все закончилось.
Покойная Света, которая там была, сказала: Ну вот что ты орала? – Мне больно. Я ударилась. – Ну орать-то зачем. Сказала бы спокойно.
В общем я не помню, как меня простили. Но простили. А я еще долго не могла сидеть нормально.

Шагаем по плацу на свободном поводу. Юля – "Вот как идешь – заходи на препятствие. Повод не набирай". – Я честно захожу. Гипс взлетает как обычно над препятствием, а я зависаю на одном стремени, зацепившись второй ногой только в районе пятки за крыло. На приземлении кое-как успеваю ухватиться руками и вернуть себя в седло. Круг тормозим.

У меня безобразная посадка. Я сижу как туалетный крючок и меня невероятно колбасит. Меня решают посадить.

Серый напрыгивается на корде на маленькой жердочке. Я сверху без стремян и без повода. Для балласта. Руки в стороны. Упала. Юлька ржет – "Бутылка! Бутылка!" Пыхтя вскарабкиваюсь обратно. Опять падаю. "Бутылка! Бутылка!" Третий раз теряю равновесие после прыжка. Неумолимо соскальзываю вниз. Попа перевешивает. "Не хочу нести третью бутылку! У меня денег нет!" И как человек паук, цепляясь за серую шкуру и гриву, взбираюсь обратно в седло.

Опять на корде и без стремян. Сашка с Оксаной Калашниковой учат меня работать поясницей. Была бы ты постарше, я бы тебе как следует объяснила. Ну как Майкл Джексон.
Потом Шурик гоняет меня – офп. После 40 минут без стремян, приседания, подтягивания, пистолетики. Я вползаю по подъемнику наверх и шиплю на него: Ненавижу!...

Мы рысим с Серым и кто-то говорит, то ли ОльИванна, то ли Бригада: "Хорошо смотритесь"
Мы хорошо смотримся. Я очень горжусь.

Идем коротким галопом, а Юлька Филицина рядом рысит на Гурзуфе. Обсуждаем, какой у Серого чудесный галоп.

Серого выпускают в леваду в месте с Гошей. Он бежит, высоко вскидывая ноги по хрусткому ослепительному снегу. А Галант черной тенью скачет рядом.

Прихожу с утра. Гипс с совершенно безумными глазами смотрит на меня и потом заглядывает в соседний денник. Там маленький жеребенок. Большая латвийская кобыла Мица ночью ожеребилась. Малыша назовут Хмель.

Едем с Серым по плацу и тут из кустов выходит толстый камагинский хряк. Он, похрюкивая, начинает трусить между препятствиями. Его пытаются прогнать, лошади шарахаются в разные стороны, а он ловко увертывается и довольно долго семенит свинской рысью. У меня стойкое ощущение, что Гипс сейчас от страха упадет в обморок.

У Гипса колики. Он копает и ложится. Я мечусь вокруг. Надеваю в итоге на него недоуздок, веду в лазарет. Навстречу наш врач – "Ой как хорошо – а вот у него колики". - "Ну шагай". - "Его в лазарет?" - "Нет. Твоя Юля мне много должна, я его не приму".
Я шагаю и реву. В совершенных соплях меня застает Юлька – ведем его к другому вету.

Потом его продают.
Перед продажей Филицина фотографирует нас с ним. Я вскарабкиваюсь на него в деннике и прижимаюсь щекой к шее. Фотоаппарат у нее воруют по дороге. Вместе с пленкой.

Мы встречаемся снова, потому встаем с Галантом и Вифором в Серебряный бор. В деревянную конюшню на конце длинного полуострова в Строгино. Серый водит табунчиком гнедую кобылу Тайгу (или Танго?) с жеребенком, она снисходительно его терпит, а он как может гоняет от нее жеребцов, охраняет ее покой.

Ходим купаться. Серый очень хорошо плавает. И смело заходит в воду.
Первый раз я вижу как плавают с лошадьми – Юлька заходит на Сером в воду и они проплывают небольшой полукруг. Она признается, что не умеет плавать. А как же ты? - Ну вот так. За лошадь держусь.
Где-то у его тогдашней хозяйки наверное сохранилась фотография, где мы с ним плывем.

Очень много скачем. Практически все время. Периодически берем Серого.
Отъезжаешь подальше от конюшни, разворачиваешь его, хватаешься за теплую шею и вперед, делать прическу, цепляясь волосами за еловые ветки.

С прокатом едем по полуострову. Уже в сторону дома. Дима не стравляется с Серым. Мы кричим "Шпрунт! Шпрунт!" Но Дима вцепился в повод, а Гипс уже мчится к дому и скрывается за поворотом. Мы едем за ними. По следам на дороге видно, что Гипс оборвался и рядом поваленное дерево, около второго накренившегося дерева – Дима.
Гипс около дома и очень тяжело дышит. Я шагаю его. Долго. Очень долго. А он пыхтит и не сохнет. Уже темнеет. С реки поднимается туман, из него выходит человек. Туман серым облаком цепляется за его ноги и волочится за ним по земле.

К нам приезжает какая-то очень-умная-девочка. Я в этот момент катаюсь на Серуше. "Он у вас трензеля боится". Перестегивает мне повод от железки к капсулю. Я мысленно с собой прощаюсь. Но мы едем. Серый очень удивляется и бежит аккуратно. Мне сначала неуютно, но потом становится спокойно.

Потом его продают еще раз.
Потом наверное еще.
В конце-концов он оказывается с уголке Дуровой.

Я приехала к нему в гости один раз. Зимой.
Почему-то я решила, что Цирк на Цветном бульваре и уголок Дуровой – это одно и тоже. Подняла всех на уши в цирке. Очень долго его искали в цирковых конюшнях. Потом я сообразила, что он вообще-то в другом месте.
Пока добралась, стало уже темнеть.
Я его не узнала. Господи, какой он маленький! Очень маленький. Уже совсем белый. С расползшимися авитаминозными пятнами на морде. В узком стойле, в котором он непонятно как разворачивался и совсем не ясно как лежал. А с двух сторон над ним склоняются огромные морды владимирцев. Он крысится на своих соседей, а они нагло лезут сверху прямо к нему в кормушку, чтоб отнять привезенную мною морковку. Я плачу какие-то деньги и седлаю его. Мы выходим и делаем пару кругов по темному зимнему парку. В основном шагом. Мне не хочется его гонять. К тому же мне не по себе от того, что так близко ездят машины. К нам выходит девочка, которая там за тренера. Мы стоим, болтаем о том, о сем, а у нее постепенно лезут глаза на лоб. "А что ты делаешь, чтобы он стоял?" "Ничего". Улыбаюсь. Он действительно не любит стоять. Сейчас. Трогаю шагом, подаю руки к ушам – остановка. "Ну где ж ты раньше-то была?! Он у нас столько людей потерял". Смеемся.
Мы идем к дому. В узкие двери. Я провожу его, посвистывая. За спиной шепчутся. "Смотри-смотри, как заходит". Он под свист аккуратно заводится в денник. Над ним снова зависают две огромные темно-гнедые морды.

Юлька пробовала его выкупить или поменять, чтобы отправить на пенсию. Но не вышло. "Это же мои детки, как я могу их продавать".

Года три назад к нам на ипподром пришла девочка Уля. Я случайно узнала, что она в какой-то момент ездила в уголке Дуровой и именно на Сером. К тому моменту у него была эмфизема в последней стадии.

В итоге, его то ли продали, то ли подарили в один из подмосковных монастырей.
А дальше только слухи.
Кто говорит, что там отличные условия. Кто-то, что ужасные.
У меня лежит телефон девочки, которая может мне рассказать о том, как он жил у Дуровой последнее время и дать координаты этого монастыря. Но я не хочу звонить. Не могу.
Я запомню его таким, какой он на этих фотографиях – гладкий, холеный, самый лучший и самый любимый прекрасный конь из сказки.

P.S. Хотите правду? Я вот писала все это, вспоминала, и никак не могла понять одну вещь: зачем все эти люди столько со мной возились? Тратили свое время и силы, чтобы что-то мне объяснить, чему-то научить? И ведь научили в конце концов. Вернее научила. Именно с этого времени, вероятно потому, что мое общение с лошадьми не ограничивалось покатушками, и зачастую езда верхом была тяжелым трудом, а не развлечением, я научилась любить лошадь просто так, за то что она есть. Радоваться, что она здорова, любоваться ею, переживать за нее, физически ощущая ее боль на себе. И это ощущение не прошло с годами, не приелось, а становится только сильнее. И мне кажется это очень большое счастье, которое вдруг мне было подарено Юлькой. Не будь ее, то я бы наверное бросила уже все это дело, увлекшись чем-нибудь другим. Я правда считаю, что иначе со мной было нельзя, что надо было искоренить мою природную лень и подростковый эгоизм, выработать безусловный рефлекс – кони – это труд, и кони – это важнее всего.
Самое смешное, что в обычной жизни я по-прежнему лентяйка и эгоистка, но когда прихожу на конюшню, в голове что-то переключается - я превращаюсь в деловую колбасу и практически забываю о себе.

комментировать

(выкладываю частями. так удобнее читать)
Пока Крольчишка спит, я села писать.Я не знаю, что из этого получится, и кто все это будет читать.
Я знаю только одно – зачем это надо. И мне очень помог Хрюшка. Чтобы помнили. Потому что это несправедливо, что лошади обязательно надо быть знаменитой, чтобы ее запомнили. Потому что они уходят очень тихо, иногда вдалеке от нас, иногда совсем рядом. И остаются только цветные карточки в памяти.
Какие-то истории еще не закончены, какие-то могут расти, только за счет новых подробностей, вписанных в середину, какие-то смешные, какие-то грустные, интересные и не очень, длинные и совсем короткие. У меня есть дневник того времени, он мне будет немножко помогать.
И еще горстка старых и очень плохих фотографий. Я по возможности не буду их облагораживать и оставлю все как есть. Потому что они дороги мне такими. Потому что каждая фотография была целым событием и остается свидетельством.
Моя память изменяет мне. Я пишу это и для себя тоже. Чтобы помнить, что у меня была эта жизнь. Чтобы верить, что у нее есть продолжение.

Я не изменяла имен. Мне лень выдумывать.
Букв ооочень много.

Гипс

Гипс обладал какой-то гипертрофированной честностью. Я больше таких честных лошадей никогда не встречала. Не помню ни одного случая, чтобы он схалтурил на работе. Если он не прыгнул – значит просто физически не смог, если растащил, значит испугался. Он совершенно точно никому не хотел плохого, ни разу ничего не сделал назло. Но при этом Серый не был этаким добряком – у него был особый характер, не допускающий панибратства, очень независимый, полный чувства собственного достоинства.

Мы познакомились с ним двенадцать лет назад. Он был настоящей прекрасной белой лошадью из сказки – светло–серый десятилетний орловец, уже теряющий яблоки, с лебединой шеей – щедрым наследством своего знаменитого батюшки Пиона.
Гипса работали в выездку. Широко известная в узких кругах Л.И. не стеснялась в использовании бича и строгого железа. Так и пробегал он с мунштуком большую часть жизни – даже под прокатом. Зато у него был совершенно не рысачий галоп, пассаж и пиаф. И чтобы ни просили у него, он предлагал пассаж. И когда боялся, тоже пассажировал. А боялся он хлыста.
Хозяйку его звали Юлей. На тот момент ей было 19, а ее дочке Алисе – 2. Мне она казалось ужасно строгой и взрослой. У нее было две лошади: Гипса продали с довеском – англо-текинцем Галантом.
Вот к Юльке–то я и пришла заниматься весной 95-го на Центральный Московский ипподром.
Естественно вошла я не с нужного бокового, а с центрального входа. И двухэтажных конюшен, конечно, оказалось две. Беговой круг был такой огромный.
Мы с Юлей вышли на плац. В этот момент мимо пролетела девочка на потащившем сером коне – как оказалось Юлина прокатчица. Девочку поймали и сняли. Посадили меня. Поставили на вольтик вокруг красной стенки. Сели на стенку и сказали мне рысить. Ну вобщем я и рысила. От первого занятия помню только, как белая грива покачивается перед глазами. По сторонам я не смотрела. Было страшновато.

На второе занятие Гипс меня растащил. Я не упала и чрезвычайно этим гордилась.

25.04.95
Я еще тебе не рассказывала о том, что я хожу ездить на Ипподром. Сегодня Гипс (Сережа), Юлькин конь, разбуянился и потащил меня по всему «манежу», как я не упала, даже удивительно. Может я слишком много о себе думаю, но мне кажется, что меня зауважали. Хотя это может быть полный бред, такая уж я шизофреничка. На ипподроме такие красивые лошади. И люди там странные, честные и добрые, лишенные каких-либо комплексов. И к тому же веселые, с юмором. Мне очень понравились и Оксанка, и Юлька, и даже Саша. Я решила, что если, когда я вырасту, у меня будет лошадь или же я буду заниматься конным спортом, то я обязательно займусь выездкой. Может это всего лишь мечты, но так хотелось бы, чтобы эти мечты сбылись.

Потом я пришла и мне сказали, что Юлька в центре круга. Я не знала где у этого большого круга центр. Помню огромное пространство и где-то очень вдалеке маленькая фигура всадницы на сером коне. Юлька посадила меня после себя, а я не успела переделать стремена. Начали рысить. Юлька потом говорила, что думала, будто я устала и поэтому останавливаюсь, а мне хотелось подтянуть стремена. В общем так я и проездила по-моему. Потому что стерла себя коленки в кровь так, что она сочилась через джинсы. Юлька очень ругалась. Ты что, сказать не могла?!

Моя мама позвонила Юле и сказала, что у нас нет денег, чтобы часто ездить, но я могу помогать. Об этом звонке я узнала только лет через пять, когда уже работала в другом месте.

Можешь приходить и помогать, чистить, убирать и иногда шагать без седла.

27.04.95.
Я сегодня не шибко ездила, но зато отшагала и Серого, и Галанта. Одного за повод, другого верхом. Из всего того, что со мной произошло на Ипподроме, я выяснила, что: во-первых, я не совсем разучилась ездить на лошади, во-вторых, Галант гораздо спокойней Сережи, в–третьих, у меня будет фото с Гипсом.

Мы шагали с Серым. Много. У него был стремительный шаг. Он научил меня ходить быстро и вести лошадь в руках тоже быстро. Мы лазили с ним по всему ипподрому, изучая переулки между конюшен, штурмуя навозницы, огибая кусты и лужи, шарахаясь от выбегающих из ворот рысаков в качалках. В воздухе пахло ванилью и сдобой, и мы искали тайную булочную, как ищут клад, забираясь в самые дальние уголки, но все время упирались только в серую стену. Много лет спустя я узнала, что никакой тайной булочной нет, а это просто фабрика Большевик неподалеку.
О! пахнет большевиками!

Мы пасемся в центре круга. Вернее пасется Серый, а я лежу на траве и смотрю, как его заливают лучи солнца. И ветер треплет гриву. Он очень аппетитно ест. Ну просто оооочень. Срываю клочок травы – пробую. Не вкусно. Не жуется. Очень расстраиваюсь от своей несовершенности.

(продолжение следует... может быть...)

комментировать²

тру-ля-ля

комментировать

В начале мне прочили великое конкурное будущее. Но протаранив несколько раз головой препятствие от заоблачных высот я отказалась. Настолько, что даже ругалась с тренером, что вообще-то было не принято. Как назло, спокойно прыгающие лошади появились в моей жизни тогда, когда я уже окончательно и бесповоротно боялась. И направила я тогда свой путь в сторону выездки. Очень громкое конечно это слово - выездка. Очень его любят... журналисты например... Надо отдать мне должное - я была бездарна. Я единственный человек, который 3 (прописью ТРИ) раза пытался доехать езду до конца. Первый раз я упала (где апплодисменты?:)) Шла уже грустная... вела Версильду в поводу из манежа. Ирка, опаздавшая к началу моего выступления, идет мне навстречу: "Ась, ты что уже выступила?"... Я упала... "КАААК?!" ... Ну она отбила... "Ты что на пинке усидеть не смогла?!!!" .... Ну первые три сидела.... Второй раз Версильда опять таки вынесла меня с боевого поля... поближе к разминочному... подальше от судей... Во время исполнения диагонали на прибавленном галопе... За саму диагональ все судьи поставили 8... Третий раз я ехала на Пашке. И Пашка уснул... И никакие мои жалкие усилия не могли его разбудить...ни мои... ни трибун... ни тренера... К концу шаговой части он уже видел 10 сон и безмятежно похрапывал. Мне очень помогали - чмокали, хлопали, топали, судья одобрительно-снисходительно кивала: "продолжайте-продолжайте"... а Пашка спал... На третей безнадежной попытке поднять его в галоп я не вынесла позора и снялась. Только неожиданные апплодисменты разбудили моего коня - с поля мы выехали долгожданным галопом... "Может же зарррраззза!" - ликовала я. И только в четвертый раз... неимоверными усилиями я удержала поганку Версильду на поле. и доехала. И заняла свое почетное долгожданное последнее место. Радости моей не было предела:) На фото собственно процесс занимания этого последнего места, которое затем не раз было мною завоевано.

комментировать¹

Съездили - побыли - приехали Совершенно лошадинный мир! Такое количество лошадей на душу населения и на метр квадратный территории мне даже и представить было сложно. В субботу выехали на прогулку. Лошади для экскурсии всякоразные, камаргских только две и было, седла тоже не камаргские а прогулочные, что есть хорошо. Сколько бы наши попы выдержали в камаргских? Цель все равно достигнута оттого, что изначально никаких особых целей от поездки не преследовалось. Просто поговорили что хотелось бы, организовались и поехали. Нам тут так замечательно близко с севера Испании до Юга Франции - всего 3,5 часа на машине. Прогулки и дома есть, но только вдали от дома понимаешь какое это удовольствие не глядеть то и дело на часы. А природа!!!! А тишина!!!! Особенно тишина – посреди Европы есть такой рай (природный заповедник), где нет и не слышно автомобилей. Смена ландшафтов как в видеоролике: ровное как стол дно заливаемого в сезон дождей луга, островок леса с средиземноморским кедром и тамариском и тут же через дюны выход на пляж растянутый на километры. А чего стоила переправа через речку, нам трудно было поверить, что это может быть правдой. Каждая из нас примерила на себя подобное мероприятие с нашими домашними кониками и поспешила не поверить. А тут словно мы вообще перенеслись во времени назад, когда дороги больше забиты лошадьми с наездниками нежели автомобилями. В далеке видели фламинго, сейчас не время пока еще им кучковаться в стаи. Надо съездить туда в мае-июне, заодно поглядеть на цветущие лавндовые плантации. Камаргские быки черны как ночь, камаргские лошади былые как пена, такое ощущение, что ты на шахматной доске в начале партии – черные и былые фигуры каждые по своему краю доски. В воскресенье попали на закрытие праздника, пожарились на трибуне где бравые бычки различной степени разозленности гоняли по арене шуструю молодежь. Не успев толком отъехать уже хотелось вернуться снова.

комментировать

Посмотрела тут "Серко":-) Фильм про то, какая у нас красивая, большая и бестолковая страна:)

комментировать

Знакомая рассказывает: Мы были в Пскове со студентами и нечаянно на прогулке увидели лошадь. Мальчик А. очень деловито подошел к ней, погладил ей нос, потрепал за шею, с видом знатока обошел вокруг нее, похлопал по крупу. Я ему говорю: - А., давайте я вас сфотографирую с лошадкой? Будет вам на память. - Ой, конечно, пожалуйста! - отвечает юноша. Я подхожу с фотоаппаратом поближе. А. в это время деловито гладит лошадь по крупу и что-то ей нашептывает. И тут только я разбираю, что именно: "Сидеть", тихо командует он,"Ну же - сидеть!" Я изумленно говорю ему: - А., но лошади не сидят! Это сложнейшая дрессура! - Да? - удивляется он, - а как же на нее залезают????

комментировать

Значит ситуация: Еду верхом на мелком, едем в сторону дома. Кобыла рядом на свободе. Мелкий весь горит прям, ну, думаю, шут с тобой - рысью пойдем (галоп пока не практиковал по причине ног) Приотпускаю значит - пошел, рыси мало - галопом пошел (в сторону дома), думаю, не, надо удерживать - не в нагрузке, да и ноги еще не в порядке, да какое там. Мелкий начинает растаскивать с добавлением "козлов". Думаю, вот же сволоч, Уже начинаю готовиться к гонке и сажусь в полупосадку, однако громко ругаюсь на него и все же пытаюсь сдержать. Дальше происходит что-то интересное: кобыла, которая от нас метрах в 20-ти была, обгоняет, заходит вперед и прицельно отбивает задом перед мордой мелкого, тот останавливается. Вот интересно, с каких позиций можно описать действия кобылы? С кобылой знаком лет 5, с мелким на тот момент месяца 2-3.

комментировать¹

А у нас кобыла ожеребилась... И есть теперь на свете еще одна лошадь - махонькая такая, но уже совсем настоящая. И когда смотришь на нее с мамкой, возникает ощущение неподдельного счастья, что все теперь будет во всем мире хорошо.

комментировать