Рассказы ветеринара

2 апреля 1999

Отрывок из цикла рассказов Джеймса Херриота о работе ветеринара.

Автор: Джеймс Хэрриот - Так нужна вам эта работка или нет? - Уолт Барнетт высился в дверном проеме приемной, небрежно и без всякого выражения оглядывая меня с головы до ног и с ног до головы. Прилипшая к нижней губе сигарета казалась столь же неотъемлемой от него, как и коричневая фетровая шляпа и лоснящийся темно-синий костюм, плотно облегавший его громоздкую фигуру. Весил он заметно больше центнера, а ярко-красный мясистый жестокий рот и вся грубость его облика предупреждали, что с ним лучше не связываться.

- Э... ну... конечно, она нам нужна,- ответил я.- Просто я прикидывал, когда мы могли бы выбрать для нее время.Отойдя к письменному столу, я просмотрел еженедельник.- По воскресеньям у нас все занято, а как дальше у мистера Фарнона, я не знаю. Мы вам позвоним.

Мой дюжий посетитель ввалился в приемную без стука и, не здороваясь, буркнул:

- Мне надо коня охолостить, рослого, чистых кровей. Можете?

Я несколько секунд смотрел па него в сомнении - отчасти растерявшись от его высокомерного нахальства, а отчасти из-за характера работки, которая ему требовалась. Меня она отнюдь не прельщала. Я не люблю иметь дело с рослыми конями чистых кровей, предпочитая им неаристократических жеребят, предназначенных для упряжи, а уж если говорить откровенно, то и вообще шетландских пони. Но работа есть работа, и раз надо, то надо.

- Ну, можете мне звякнуть, коли так, только долго не тяните.- Угрюмые глаза все так же держали меня под прицелом.- И мне требуется хорошая работа, вот что!

- Мы всегда стремимся работать хорошо, мистер Барнетт,- ответил я, стараясь сдержать нарастающее раздражение.

- Обещать-то все горазды, а потом черт-те что напакостят! - отрубил он, злобно кивнул, повернулся и ушел, не закрыв за собой дверь.

Я все еще стоял посреди приемной, сжимая кулаки и что-то бормоча себе под нос, когда туда вошел Зигфрид. Я не сразу осознал, что это он, и несколько секунд яростно на него хмурился,

- Что с вами, Джеймс? - осведомился он.- Легкое несварение желудка?

- Несварение?.. Да нет, нет... А почему вы спросили?

- Так вы же стояли на одной ноге с перекошенной физиономией, точно вас вдруг прихватило.

- Неужели? Это все наш старый приятель Уолт Барнетт. Он хочет, чтобы мы кастрировали его жеребца, и изложил свою просьбу с присущим ему обаянием. Он мне на нервы действует, скотина!

Из коридора появился Тристан,

- Да, я за стенкой все слышал. Дубина стоеросовая!

Зигфрид немедленно на него накинулся:

- Достаточно! Я не желаю слушать тут подобные выражения.- Он повернулся ко мне.- И право, Джеймс, даже если вы расстроены, это еще не причина прибегать к крепким словам.

- Я не понимаю...

- Некоторые эпитеты и междометия, которыми вы только что сыпали, вас недостойны! - Он развел руками с подкупающей искренностью.- Бог свидетель, я не ханжа, но слышать подобное в этих стенах мне неприятно.- Он помолчал, и его лицо обрело глубочайшую серьезность.- В конце концов люди, приходящие сюда, нас кормят, и о них следует говорить с уважением.

- Да, но...

- О, я знаю, что некоторые из них не так вежливы, как другие, но вы ни при каких обстоятельствах не должны на них раздражаться. Вам ведь известно избитое присловье: "Клиент всегда прав?" Я считаю, что это прекрасная рабочая аксиома, и сам всегда из нее исхожу - Он обвел нас с Тристаном торжественным взглядом.- Надеюсь, вы меня поняли. Никаких крепких выражений в приемной, и особенно по адресу клиентов.

- Вам-то хорошо! - взорвался я.- Вы Барнетта не слышали. Я готов терпеть, но всему есть...

Зигфрид наклонил голову набок, и по его лицу разлилась улыбка небесной красоты.

- Дорогой мой, вот вы опять за свое! Допускаете, чтобы всякие пустяки вас расстраивали. Ведь у меня уже был случай говорить с вами об этом, не правда ли? Как мне хотелось бы вам помочь! Передать вам мою способность сохранять хладнокровие при всех обстоятельствах.

- Что-что? Что вы сказали?

- Я сказал, что хотел бы вам помочь, Джеймс, и помогу. Он поднял указательный палец.- Вы, вероятно, часто удивлялись, почему я никогда не сержусь и не волнуюсь?

- Да!

- Конечно, удивлялись. Это вполне естественно. Ну так я открою вам маленький секрет.- Его улыбка стала лукавой. Если клиент со мной груб, я просто ставлю это ему в счет. Вместо того чтобы вскипать на ваш манер, я напоминаю себе, что прибавлю к счету десять шиллингов, и это действует волшебно!

- Да неужели?

- Именно, именно, дорогой мой! - Он похлопал меня по плечу и вдруг стал очень серьезным.- Нет, я отдаю себе отчет, что нахожусь в более выгодном положении, чем вы, ибо природа наделила меня на редкость спокойным и уравновешенным темпераментом, вас же любая мелочь способна довести до исступления. Однако, мне кажется, вы могли бы развить в себе эти свойства. Так попытайтесь, Джеймс, попытайтесь! Поддаваясь досаде, озлоблению, вы в первую очередь вредите себе, и, поверьте, жизнь для вас станет совсем иной, если только вы выработаете в себе мой безмятежный взгляд на мир.

Я сглотнул.

- Ну, благодарю вас, Зигфрид,- сказал я.- Попробую.

Уолта Барнетта в Дарроуби окружал ореол некоторой таинственности. Он был не фермером, а старьевщиком, перекупщиком и торговал, чем угодно, начиная от линолеума и кончая старыми машинами. Местные жители знали про него твердо лишь одно: капитал у него есть, и порядочный. Все, чего он ни коснется, превращается в деньги, утверждали они.

В нескольких милях от города он купил обветшавший помещичий дом, где поселился с тихой забитой женой и где держал кое-какой скот и живность, постоянно менявшиеся,- несколько бычков, десяток свиней и обязательно одну-две лошади. Он по очереди обращался ко всем ветеринарам в наших краях, возможно, потому, что был обо всех нас очень низкого мнения (Должен сказать, чувство это было взаимным.) Он как будто вовсе не работал и чуть ли не каждый день бродил по улицам Дарроуби - руки в карманах, к нижней губе прилипла сигарета, коричневая шляпа сдвинута на затылок, грузное туловище вот-вот распорет лоснящиеся швы синего костюма.

После моего разговора с ним мы несколько дней были заняты с утра до вечера. В четверг в приемной зазвонил телефон, Зигфрид снял трубку и мгновенно переменился в лице. Даже в противоположном углу мне был слышен громкий требовательный голос, а по лицу Зигфрида медленно разливалась краска, и губы его сжимались все плотнее. Несколько раз он пытался вставить слово, но гремевший в трубке поток звуков не иссякал. Наконец, Зигфрид повысил голос, остановил его... но тут же раздался щелчок, и в трубке воцарилось мертвое молчание.

Зигфрид хлопнул ее на рычаг и обернулся.

- Это был Барнетт, и черт знает, что наговорил, потому что мы ему не позвонили! - Он несколько секунд смотрел на меня, и лицо его совсем потемнело.

- Сукин он сын! Да кем он себя воображает? Наорал на меня и повесил трубку, едва я попытался что-то ответить!

Он смолк, а потом повернулся ко мне:

- Одно я вам скажу, Джеймс: он не посмел бы разговаривать со мной так лицом к лицу.- Злобно скрюченные пальцы приблизились к скетч моему носу.- Я бы ему шею свернул, хоть он и ростом под потолок! Слышите? Я бы придушил этого...

- Но, Зигфрид! - перебил я.- А как же ваша система?

- Система? Какая система?

- Ну, ваш прием, когда клиенты не особенно вежливы, вы ведь вносите это в счет, верно?

Зигфрид опустил руки и уставился на меня, часто и тяжело дыша. Потом погладил меня по плечу, отошел к окну и некоторое время созерцал тихую улицу.

Когда он снова ко мне обернулся, вид у него был более спокойный, хотя и мрачный.

- Черт побери, Джеймс, а ведь вы правы! Это выход! Жеребца я прооперирую, но возьму десятку.

Я расхохотался. В те дни нормальной ценой был фунт или если вам хотелось придать себе солидности - старомодная гинея.

- Чему вы смеетесь? - угрюмо спросил мой коллега.

- Как? Вашей шутке! Десять фунтов!.. Ха-ха-ха!

- Я не шучу. Я возьму с него десять фунтов.

- Ну, послушайте, Зигфрид, у вас ничего не выйдет!

- А вот посмотрим,- сказал он.- Я этого сукина сына поставлю на место.

Утром на третий день я машинально готовил все для кастрации: прокипятил эмаскулятор, положил его на поднос к скальпелю, вате, артериальным зажимам, пузырьку с йодом, шовному материалу, противостолбнячной вакцине и шприцам. Последние пять минут Зигфрид нетерпеливо меня поторапливал.

- Какого черта вы возитесь, Джеймс? Не забудьте взять дополнительную бутылку хлороформа!. И захватите веревки на случай, если он не ляжет.. Джеймс, куда вы засунули запасные скальпели?

На поднос падал солнечный луч, пробиваясь сквозь плеть глицинии, завесившей окно, напоминая мне, что сейчас май и что нигде майское утро не разливает такое золотое волшебство, как в длинном саду Скелдейл-Хауса, чьи высокие кирпичные стены с осыпающейся штукатуркой и старинной каменной облицовкой принимали солнечный свет в теплые объятия и проливали его на неподстриженные газоны, на заросли люпина и колокольчиков, на бело-розовые облака зацветших яблонь и груш и даже на грачей, раскричавшихся в верхушках вязов.

Зигфрид, перекинув через плечо намордник для хлороформирования, в последний раз проверил, все ли я положил на поднос, и мы отправились. Минут через двадцать мы уже проехали ворота старинного поместья и по заросшей мхом подъездной аллее, кружившей среди сосен и берез, добрались до дома, который смотрел из деревьев на простиравшийся перед ним простор холмов и вересковых пустошей.

Лучшего места для операции и придумать было нельзя: окруженный высокой стеной выгон с густой сочной травой. Великолепного гнедого двухлетку туда привели два весьма своеобразных персонажа - хотя других подручных у мистера Барнетта и быть не могло, решил я про себя. Смуглый кривоногий детина, переговариваясь со своим товарищем, то и дело дергал головой и подмигивал, словно они обсуждали что-то не совсем благовидное. У его собеседника морковно-рыжие стриженые ежиком волосы почти сливались по цвету с воспаленной золотушной физиономией - казалось, только коснись кожи, и она начнет шелушиться мерзкими хлопьями. В самой глубине красных тяжелых складок шмыгали крохотные глазки.

Они угрюмо уставились на нас, и смуглый со смаком сплюнул почти нам под ноги.

- Утро очень приятное,- сказал я.

Рыжий только смерил меня взглядом, но Мигалка многозначительно кивнул и закрыл глаза, словно я отпустил двусмысленный намек, пришедшийся ему по вкусу.

На заднем плане маячила грузная сгорбленная фигура мистера Барнетта - изо рта свисала сигарета, на синем лоснящемся костюме играли солнечные зайчики.

Я не мог не сравнить гнусную внешность этой троицы с красотой и врожденным благородством коня. Гнедой встряхнул головой и устремил безмятежный взгляд на выгон. В больших прекрасных глазах светился ум, благородные линии морды и шеи гармонировали с грацией и мощью всего его облика. У меня в голове замелькали разные соображения о высших и низших животных.

Зигфрид обошел коня, поглаживая его, разговаривая с ним, а на его лице был написан фанатический восторг.

- Великолепное животное, мистер Барнетт,- сказал он.

- Ну так не испортите его, и весь разговор. Я за эту животину хорошие деньги отвалил,- буркнул тот.

Зигфрид посмотрел на него задумчивым взглядом и повернулся ко мне.

- Ну, что же, начнем, Положим его вон там, где трава повыше. У вас все готово, Джеймс?

У меня все было готово, но я предпочел бы. чтобы Зигфрид поменьше вмешивался. В подобных случаях я был только анестезиологом, а хирургом он. Отличным хирургом, работавшим быстро и блестяще. Меня это вполне устраивало: пусть он делает свое дело, а я буду делать свое. Но вот тут-то и была зарыта собака - он все время вторгался на мою территорию, и это меня раздражало.

Крупных животных анестезируют с двоякой целью - не только чтобы избавить их от страданий, но и чтобы обездвижить их.

Естественно, такие потенциально опасные пациенты не позволят что-нибудь с собой сделать, если не принять необходимых мер заранее. В этом и заключалась моя задача. Из моих рук пациент должен был выйти спящим, готовым для ножа, и мне частенько казалось, что самая трудная часть операции заключалась именно в этом. Пока животное не засыпало окончательно, я все время оставался в напряжении, чему немало способствовал Зигфрид Он стоял у меня над душой, говорил под руку, что хлороформа я перелил - или не долил,- и просто не мог дождаться, когда анестезия сработает. Он то и дело твердил: "Но он же не ляжет, Джеймс!" И сразу же: "А вам не кажется, что следовало бы прихватить ремнем переднюю ногу?"

Даже и сейчас тридцать лет спустя, когда я пользуюсь такими внутривенными средствами, как тиопентон, он своей манеры не оставил. Нетерпеливо притоптывает, пока я наполняю шприц, и тычет длинным указательным пальцем через мое плечо в яремный желобок. "На вашем месте, Джеймс, я уколол бы вот сюда! "

В то утро я нерешительно помедлил - мой партнер рядом, бутылка с хлороформом у меня в кармане, намордник болтается в моей руке. Как было бы чудесно, подумал я, чтобы вот сейчас в виде исключения он не вмешивался! В конце концов я проработал с ним почти три года, так неужели я не сумею тактично ему намекнуть?

Я откашлялся.

- Зигфрид, я вот подумал... Может быть, вы где-нибудь посидите минуту-другую, пока я его усыплю?

- Что-что?

- По-моему, имело бы смысл, чтобы вы предоставили это мне. У него столько людей возле самой морды... а я не хотел бы, чтобы он заволновался. Так почему бы вам не передохнуть немного? Едва он ляжет, я вам крикну.

- Дорогой мой, как скажете,- Зигфрид умиротворяюще поднял руку. - Действительно, зачем я тут топчусь? Я ведь никогда в вашу работу не вмешиваюсь, как вам прекрасно известно! - Он повернулся, крепко держа поднос под мышкой, и широким шагом направился туда, где остановил свой "лендровер".

Пройдя эти пятьдесят ярдов, он обогнул машину, сел на траву и прислонился к багажнику. Теперь он меня не видел. Сразу воцарился мир. Я осознал, что солнышко ласково греет мне лоб, а на деревьях за оградой звенят птичьи трели. Неторопливо закрепив намордник на уздечке, я достал стеклянную мензурку.

Слава Богу, можно не торопиться. Начну с небольшой дозы, чтобы он свыкся с запахом и не пугался.

- Медленно ведите его по кругу,- приказал я Рыжему с Мигалкой, наливая прозрачную жидкость на губку.- Я буду давать ему понемножку, спешить некуда. Но повод держите крепко, вдруг он забуянит.

Впрочем, я мог бы не беспокоиться: конь шагал но кругу спокойно, без каких-либо признаков страха, и каждую минуту я подливал на губку новую дозу хлороформа. Через некоторое время шаги его замедлились, он начал пьяно пошатываться, а я радостно наблюдал эту картину. Вот так и надо их усыплять! Еще несколько капель - и все. Я отмерил пол-унции и направился к коню. Его голова сонно закивала.

- Ну, вот ты и готов, старина,- проворковал я, и тут словно бомба взорвалась.

- Он не ляжет, Джеймс, вы же видите! - Громовой раскат донесся со стороны машины, я повернулся к ней в полной растерянности, увидел возникающую из-за капота голову и услышал начало второго раската: - Да прихватите же ремнем...

Но тут конь споткнулся и тихо улегся на траву, по которой уже огромными прыжкам несся Зигфрид, сжимая в руке скальпель.

- Садитесь ему на голову! - вопил он на ходу.- Чего вы ждете? Он же сейчас вскочит! Веревку, веревку на заднюю ногу! Несите сюда мой поднос! И горячую воду! - Запыхавшись, он остановился над распростертым на траве конем и рявкнул на Рыжего: - Да пошевеливайтесь! Вам говорят. Поживее!

Рыжий рванул с места неуклюжим галопом и врезался в Мигалку, тащившего ведро. После чего они начали вырывать друг у друга веревку, но в результате все-таки кое-как обвязали путо.

- Ногу оттяните вперед! - скомандовал мой партнер, наклоняясь, и тут же взревел: - Да не тычьте мне в глаза копытом, кому говорят! Ну и люди, вам только кур гонять!

Я тихо нагибался над головой коня, упираясь коленом в шею. Держать его было не нужно Он крепко спал, и веки его даже ни разу не вздрогнули, пока Зигфрид работал с обычной своей молниеносной точностью. Несколько секунд тишины, нарушаемой только позвякиванием инструментов о поднос, и вот уже мой коллега смотрит на меня через спину коня.

- Снимайте намордник, Джеймс.

По-моему, мне еще не доводилось видеть такой простой операции. К тому времени, когда мы кончили споласкивать инструменты в ведре, гнедой уже поднялся на ноги и мирно пощипывал траву.

- Блистательная анестезия, Джеймс,- сказал Зигфрид, вытирая эмаскулятор.- В самую меру. И какое великолепное животное! Мы убрали свое снаряжение в багажник и уже собирались сесть в машину, когда Уолт Барнетт двинулся в нашу сторону. Он поглядел на Зигфрида через капот.

- Ковырнули и все,- буркнул он, звонко хлопнув чековой книжкой по капоту.- Сколько запросите?

В его словах слышался надменный вызов, и перед натиском этой грубой силы, этой звериной самоуверенности почти любой, кто собирался бы сказать "гинея", быстро передумал бы и пробормотал бы: "Фунт".

- Человеческим языком вас спрашивают,- повторил он. Сколько с меня?

- А, да,- небрежно уронил Зигфрид.- Десять.

Мясистая ладонь тяжело легла на чековую книжку. Уолт Барнетт тупо уставился на моего коллегу.

- Чего-о?

- Десять,- повторил Зигфрид.

- Десять фунтов...- глаза мистера Барнетта открылись до предела.

- Именно,- сказал Зигфрид.- Совершенно верно. Десять фунтов.- Он солнечно улыбнулся.

Воцарилось молчание. Они сверлили друг друга взглядами через капот. Секунда проходила за секундой, птичье пение и шум весеннего леса, казалось, становились все громче и громче, а двое над капотом хранили полную неподвижность. Мистер Барнетт свирепо хмурился, тяжелое, в грубых складках лицо набрякло кровью. Я покосился на худой волевой профиль моего партнера. Его губы еще хранили следы небрежной улыбки, но в глубине серого, повернутого ко мне глаза разгорался опасный огонек.

Я готов был уже взвизгнуть от нестерпимого напряжения, но тут грузная туша зашевелилась. Уолт Барнетт наклонил голову и принялся царапать в чековой книжке. Его рука так тряслась, что чек, когда он протянул его Зигфриду, затрепыхался, словно под сильным ветром.

- Вот - прохрипел великан.

- Я благодарю вас! - Зигфрид пробежал чек глазами и небрежно сунул его в боковой карман - Отличная стоит погода, мистер Барнетт, настоящая майская, не так ли? Всем нам на пользу, мне кажется.

Уолт Барнетт буркнул что-то невнятное и повернулся. Садясь в машину, я следил, как лоснящаяся синяя спина медленно движется к дому.

- Ну, во всяком случае, больше он к нам обращаться не станет! - заметил я.

Зигфрид включил мотор, и мы покатили по дороге.

- Совершенно верно, Джеймс. А если мы осмелимся еще раз свернуть на эту аллею, он встретит нас с дробовиком в руках. Но я ничего против не имею. Полагаю, как-нибудь уж я сумею дотянуть до конца своих дней без общества мистера Барнетта.

Наш путь лежал через деревушку Болдон, и Зигфрид затормозил перед небольшим трактиром, выкрашенным в желтую краску, с деревянной вывеской, гласившей "Скрещенные ключи", и большой черной собакой, уютно свернувшейся на солнечном крыльце.

Мой партнер взглянул на часы.

- Четверть первого. Уже открыто. Приятно будет выпить чего-нибудь холодненького. А к тому же я, по-моему, тут еще никогда не бывал. После яркого света так хорошо было войти в сумрачный зал, где лишь узкие лучики пробивались между занавесками и ложились на каменный пол, потрескавшиеся дубовые столы и широкую скамью у большого очага.

- Доброго утра, почтенный хозяин,- пробасил мой партнер, направляясь к стойке. Он пребывал в самом герцогском своем настроении, и я пожалел, что у него нет в руке трости с серебряным набалдашником, чтобы постучать по ближайшему столу.

Человек за стойкой улыбнулся и в лучшей средневековой манере подергал прядь волос у себя на лбу.

- Доброго утра и вам, сэр! Что прикажете подать, господа?

Я так и ждал, что Зигфрид ответит: "Два кубка самой доброй твоей мальвазии, честный малый!", но он только обернулся ко мне и произнес вполголоса:

- По кружечке портера, а Джеймс?

Хозяин налил пива, и Зигфрид спросил:

- Вы бы к нам не присоединились?

- Спасибо, сэр! Немножечко эля выпью.

- А может быть, и наша хозяюшка составит нам компанию? - Зигфрид улыбнулся супруге трактирщика, которая расставляла кружки у конца стойки.

- Спасибо, с удовольствием! - Она подняла взгляд, охнула и застыла в изумлении. Зигфрид тут же отвел глаза, но хватило и пяти секунд их серого сияния: горлышко позвякивало о край рюмки, пока она наливала себе портвейн, и все время, пока мы оставались, хозяйка не отводила от него зачарованного взора...

- Пять шиллингов шесть пенсов,- сказал хозяин.

- Отлично! - Зигфрид сунул руку в оттопырившийся боковой карман и вывернул на стойку редкостную мешанину смятых банкнот, монет, ветеринарных инструментов, термометров и обрывков шпагата. Он поворошил пеструю груду указательным пальцем, извлек из нее полукрону с двумя флоринами и щелчком послал их по стойке в сторону хозяина.

- Погодите! - вскричал я.- Это же мои изогнутые ножницы! Я их хватился дня три назад...

Груда исчезла в объемистом кармане.

- Чепуха! Откуда вы взяли, что они ваши?

- Но они выглядят совсем как мои! Форма редкая - и такие отличные длинные лезвия... Я всюду искал...

- Джеймс! - Он выпрямился и посмотрел на меня с холодным высокомерием.- Мне кажется, вы говорите лишнее! Быть может, за мной и водятся непорядочные поступки, но мне хотелось бы верить, что есть вещи, на которые я все-таки не способен. И похищение изогнутых ножниц коллеги входит в их число!

Я прикусил язык. Оставалось выждать и попробовать в более удобный момент. Тем более что я успел узнать и свой пинцет.

Впрочем, внимание Зигфрида было уже отвлечено. Он напряженно щурился несколько секунд, затем вывернул из другого кармана такую же груду и принялся лихорадочно в ней копаться.

- Что случилось? - спросил я.

- Да этот чек... Я не отдал его вам?

- Нет. Положили в этот карман. Я своими глазами видел.

- Я тоже так думал. Ну, так его здесь нет.

- Как нет?

- Я этот чертов чек потерял!

Я засмеялся.

- Не может быть! Посмотрите в других карманах. Просто вы его не заметили.

Зигфрид систематически обыскал все свои карманы - чека нигде не было.

- Ну, что же, Джеймс,- сказал он,- я его потерял. Однако есть очень простой выход: я подожду здесь, выпью еще кружечку, а вы тем временем съездите к Уолту Барнетту и попросите, чтобы он выписал второй чек.