Мы были знакомы всего шесть месяцев, пережив за это время и период неприятия друг друга, и период симпатии. Люди прозвали Огонька мустангом. Он и вправду казался несколько необузданным. Но это не от дурного характера, а, скорее, по малолетству. В свои 8 месяцев он выглядел довольно крепким, упитанным, статным коньком. Но ещё совсем детским - любопытным, игривым, доверчивым - было мировосприятие. Его рано приучили к лакомству, и теперь он настырно домогался угощения у всякого двуногого, попадавшего в поле его зрения, часто пугая своим энергичным поведением.
Доставалось поначалу и мне: то головой, то зубами, то ногами. Но ежедневное тесное общение дало свои плоды. Постепенно Огонёк сменил гнев на милость, становясь всё ласковее. Большое сильное животное вдруг утыкалось мне носом в спину и подолгу стояло так, замерев. Не шевелилась и я, тая от этих лошадиных нежностей. Или начинал, смешно шевеля своим подвижным носом, вить у меня на голове гнёзда.
Вскоре люди, работавшие рядом и наблюдавшие наши взаимоотношения, установили между нами "родственную" связь. Частенько мне кричали: "Иди скорее! Вон твой сынуля опять беспризорником бегает. Тебя потерял..." Огонёк сбегал с полянки, где паслась его мать, и отравлялся бродить по территории базы отдыха. Его призывный голос слышали то тут, то там. Нередко вереницу людей, спешащих на работу, останавливал необычный вахтёр. Жеребчик, как вкопанный, вставал посреди тротуара и пристально разглядывал пёструю толпу. Потом нагло врезался в неё, разыскивая хозяйку. Конечно, для людей, далёких от лошадей, в этом мало приятного, но почему-то никто не ругался, все понимающе улыбались. Найдя меня, Огонёк заливисто ржал и подобно собачонке отправлялся вместе со мной на пастбище.
Время подошло, мы начали потихоньку обучаться приличным манерам поведения. Кое-что стало получаться. Но, увы... Мы не были хозяевами своей судьбы. Наверху приняли решение о продаже лошадей.
Погрузка шла тяжело. Майка, мать Огонька, зашла в машину сразу. А вот жеребёнок, уже подняв ногу, в последний момент вдруг вырвался и метнулся прочь. Он долго бегал среди корпусов, прискакал на конюшню и жалобно ржал, будто понимал, что прощается с этими местами навсегда. Так и ржали: мать в машине, дитя на улице. А люди, наблюдавшие всё это, потихоньку плакали.
Меня от моря слёз спасло только то, что увозили лошадей в моё отсутствие. Я запомнила Огонька не напуганным и мечущимся, а тихим, ласковым, каким он был в наш последний день. Предчувствуя разлуку, я простилась с лошадьми задолго до того, дождливым августовским вечером. Казалось, сама Природа плачет. Мы сфотографировались на память. И теперь на стене в моём доме висит
фотография милого Огонька.
В те дни у меня застопорилась работа над курсовым проектом в сельхозакадемии. Никак не могла заставить себя сесть за стол. На душе было муторно, тоскливо, когда мелькнула шальная мысль: да, я никогда уже больше не увижу Огонька, но я могу посвятить ему эту работу! Не поверите, курсовая была написана за одну ночь.