продолжение, начало здесь
http://blogs.mail.ru/bk/blagovehenskay/D0001AE8D8262F2.html18 дней в Испании
Дневник члена Российского Имперского Союза штабс-капитана Якова Полухина: рассказ о Гражданской войне в Испании, 1 – 18 сентября 1937 г.
“1 сентября”.
Прибыли в деревню Конти: десятка полтора обветшалых крестьянских домов, в центре церквушка, которую выстроили, видимо, еще во времена царя Гороха. Моросит дождь... Зашли в один из домов, страшная беднота. По-моему, еще хуже, чем у нас, в России. Ночевать решили во дворе (в доме очень спертый воздух). Натянули два куска брезента, прижались друг к другу спинами. Санчес наковырял где-то щепок и развел огонь. Испанцы без кофе не могут, вот и наш — придвинул к импровизированному очагу свой помятый котелок.
Потянуло дымком, и сразу нахлынули воспоминания (так со мной всегда, когда меняю обстановку и перемещаюсь в пространстве): имение отчима под Ливнами, я развожу свой костерок в укромном уголке огромного запущенного парка. Сверху капает дождь, капли стучат по листве, но не могут пробить крону. Я, весь сжавшись, зачарованно смотрю на язычки пламени, пожирающие тонкие ветки и пожелтевшие листья...
Но выпить кофе Санчесу спокойно не дали. Во двор вошел капитан Свинцов. Поставил нашему «отделению» задачу: окопаться на окраине деревни и внимательно следить за возможным подходом красных (так здесь все называют республиканцев и их сторонников).
В нашем «отделении» пять человек — я, поручик Черемушкин, Сергей Иванов (штатский), Санчес и фон Дитрих (немец из Эстонии). Я и Черемушкин прошли смуту в России (я — в составе Корниловского полка, Черемушкин — в рядах армии адмирала Колчака). Фон Дитрих говорит, что воевал у Юденича, но очень сомнительно: стреляет плохо, очень не дисциплинирован и вообще, витает где-то в облаках. Авантюрист, это скорее всего. Об Иванове мало что знаю, говорит, что окончил гимназию в 1917-м, с родителями бежал в Крым, рвался в армию, но отец не отпустил. В ноябре 1920-го ушел на одном из судов в Турцию, жил в Константинополе, где потерял мать и отца (умерли, по его словам, от тифа). Проев последние деньги (продавал семейные жемчуга), смог нелегально пробраться в Болгарию, а оттуда в Прагу, где учился в одном из эмигрантских институтов. В начале 1930-х, уже в Париже, перебивался случайными заработками, но внимательно следил за жизнью соотечественников и мировыми катаклизмами. Сейчас в Испании. Хочет, опять же как сам говорит, проверить себя. Что правда, что нет — кто знает... Санчес — наш единственный испанец, доброволец, его отца — владельца большого поместья — жестоко убили еще в 1935-м, разбушевавшимся крестьянам не давали покоя его земли. Сын спасся, благодаря чистой случайности, что стало с матерью и тремя сестрами, он не знает. (Вновь вспомнил своих соседей по Орловской губернии — Букиных: крестьяне в семнадцатом подняли на вилы отца многочисленного семейства, и тоже — из-за земли. Год спустя дошли сведения, что две дочки-близняшки замерзли зимой 1918-го, сын пошел искать хлеба и пропал, а мать их сошла с ума — ничем не могла помочь своим детям.)
Заняли позицию в тридцати метрах от последнего дома. Вырыли стрелковые ячейки, земля, несмотря на продолжающийся дождь, как камень. Уже вечер. Выставил наблюдателя — Иванова, через два часа его должен сменить Санчес.
Все, иду спать.
2 сентября.
С утра вновь дождь. Вдалеке раздается канонада, это артиллерия противника. В десять часов послал Санчеса на командный пункт, быть может, что-то раздобудет поесть. Он вернулся без еды, но вместе со Свинцовым. Тот наорал на меня за то, что я самовольничаю: «Завтрак будет вовремя».
— Во сколько?
Свинцов повернулся и зашагал в деревню, не ответив.
Дожевали последние сухари, запив их холодной водой. Санчес пообещал на обед достать что-либо более существенное («у моих земляков»). Да, забыл упомянуть, Санчес довольно сносно объясняется по-русски. Говорит, что тяга к языкам. Врет наверно (ох уж мой пессимизм).
Завтрака так и не дождались, но обед все же получили.
Кончаю писать, красные начали обстрел из пулеметов...
Сейчас восемь вечера. Пять часов находились под свинцовым дождем, голову было трудно поднять. У нас потерь нет. Санчес, время от времени, приподнимался в своем окопчике и посылал в сторону противника отборные ругательства. Противоположная сторона отвечала пулеметными очередями. Мы не выпустили ни одной пули. Свинцов больше не появлялся. На ужин какая-то размазня из кукурузы.
Сейчас уже темно. Смотрю в небо и ловлю себя на мысли: зачем я здесь? Почему не в Париже? Когда впервые прочитал в «Последних новостях» (эмигрантское издание, выходившее в Париже; главный редактор — П. Н. Милюков — придерживался умеренно левых взглядов — В. Т.) о военных столкновениях в Испании и о позиции генерала Франко, весь встрепенулся, как после спячки — началось! То, чего мы не смогли сделать под Севастополем, быть может отсюда, из Испании, мы продолжим, и уже не одни. (Вспомнил французов, стоящих на рейде в Севастополе — сытых и наглых, беженки просили взять если не их, то детей на борт и вывести из ада, называемого Россией, а союзники лишь усмехались в ответ и делали вид, что не понимают. Быть может сейчас, после явной угрозы с Востока — из Советской России — они одумались?) Помню разговор с генералом Пеликановым (он служил швейцаром в одном из парижских ресторанов: “Уж лучше умереть с винтовкой руках, отправив на тот свет еще парочку товарищей, чем сгнить здесь, среди этих мирных ресторанных огней. Я уже стар, а ты, дорогой мой, подумай. Там, — он махнул рукой на запад, — ты был бы более полезен, чем за баранкой своего ободранного такси”). Последнюю ночь перед отъездом провел с Настей, она ласково шептала на ухо: “останься”... Нет...
3 сентября.
Кажется, начинается. В девять утра приполз Свинцов (хотя красные не стреляли так активно, как вчера). Хорошо хоть догадался приволочь с собой несколько банок мясных консервов и три сотни патронов.
В одиннадцать часов (Свинцова уже не было) красные начали артиллерийский обстрел деревни, снаряды рвались и рядом с нами, и перелетали через наши окопчики. Я считал, дошел до пятидесяти двух, потом плюнул и старался переключиться на воспоминания о Насте. В одиннадцать тридцать раздались пулеметные очереди, еще минута, и стало видно, как от дальних оврагов движется жидкая стрелковая цепь. Противник пошел в атаку. Я отдал команду огня без моего приказа не открывать.
Красные все ближе и ближе, вот уже можно различить отдельные фигуры, противник ведет редкий винтовочный огонь. Он нам не причиняет вреда, по моему, они даже не догадываются, что мы их ждем. Еще ближе, еще... Я отдаю команду: »стрелять на поражение». Наблюдал за Дитрихом и Санчесом, они — ближе, первый бьет почти не целясь, второй тщательно выбирает цели и после каждого выстрела внимательно смотрит — попал или нет. Я берегу патроны, стреляю выборочно, но внимательно слежу за тем, насколько продвинулась цепь. Слева и справа от нас ведут стрельбу другие «отделения».
Противник огня не выдержал, отступил. На поле осталось лежать пять—шесть трупов.
Все, бою конец.
В три часа все началось вновь. Артобстрел, пулеметный дождь, новая атака (в этот раз вражескую пехоту прикрывали бронеавтомобили). Прекрасно видел, как после моего выстрела один из красных «споткнулся» и рухнул на землю. Господи! Прости, очередная смерть на моей совести.
В этот раз красные более настырны, не останавливаются, даже несмотря на усилившийся свинцовый град с нашей стороны. Дитрих, кажется, понял, что он не на прогулке, стреляет редко, тщательно прицеливаясь. Санчес спускает курок еще реже, чем раньше, но все же более результативно.
В нашу сторону бронеавтомобили не идут, они двинулись в сторону соседей. У нас нет орудий. Наши подпускают их как можно ближе и забрасывают грантами. Рискованные ребята. Не знаю, смогу ли так же.
В семнадцать часов противник вновь отступил, отстреливаясь и, видимо, посылая нам проклятья.
С восемнадцати до двадцати часов красные били по нашим позициям из пулеметов и легких орудий, но вреда нам никакого не причиняли.
Все, иду спать, за день перенервничал. Только сейчас почувствовал, насколько голоден, но сил взять котелок в руки нет.
4 сентября.
Первым делом поел, всю ночь снилась жареная утка. Противник молчит, мы тоже. Пока небольшая передышка, хочу написать о нашей роте, одной из немногих смешанной по составу.
В роте 53 человека, 34 из них — русские, остальные — испанцы, португальцы и марокканцы (последних пять человек — разведка). Командир — штабс-капитан Владислав Свинцов, несомненно, обстрелянный «воробей» (все же боится за свою жизнь). На вооружении роты винтовки, пистолеты и три пулемета. 90% солдат и офицеров не новички в военном деле, воюют уже почти год, полтора.
Так, кончаю писать, красные, кажется, вновь зашевелились, продолжу вечером.
Десять вечера. Вторая половина дня — просто кошмарная. Атаки противника подобно волнам, накатывались одна за другой. Сегодня и на нашу долю пришлась борьба с бронеавтомобилем. Он двигался впереди пехоты, поливая наши позиции почти беспрестанно. Я пропустил бронечудовище мимо себя и бросил ему в бок свою единственную гранату, справа его угостил Санчес. Автомобиль остановился, попытался вновь сдвинуться с места, но, видимо, мотор после наших гранат поврежден и очень серьезно. Неожиданно открылись люки и из «нутра» вынырнули двое в черных комбинзонах. Мы оказались проворнее, я, почти не целясь, едва приподнявшись в окопчике, выстрелил в одного из танкистов, он скатился вниз. Второй, не ожидав подобной реакции, замешкался, пытался вытащить из кобуры свой револьвер, но тщетно. Его пристрелили Санчес и фон Дитрих. Последний — молодец. Хладнокровно щелкает затвором, зажав в зубах какую-то травинку. Совершенно спокоен.
Но даже потеря двух бронеавтомобилей (второй подбили соседи слева) не остановила противника, пехота упорно шла вперед, не жалея патронов. Мы в долгу не оставались, стреляли, как на полигоне. Летящие в нас пули просто не замечали, по ходу дела перебрасывались словами. Кровь кипела, весь дрожал от возбуждения, ну прямо, как мальчишка. Лишь на расстоянии ста пятидесяти метров противник затормозил и начал неуверенно отступать. Но только после того как наши пули уложили еще с десяток человек, красные бросились в рассыпную. В девятнадцать тридцать (если судить по моим часам) бой прекратился. Мы с 'Дитрихом подобрались к подбитому бронеавтомобилю, обшарили убитых, забрали лишь патроны, личные вещи не тронули (их заберут марокканцы, это уже известно). Поразило лицо «моего» убитого: спокойное, как-будто заснул, совсем молодой парень, лет восемнадцать. Дитрих утверждает, что убитый мной танкист не испанец, скорее всего немец. Я не спорю (вообще не проронил ни одного слова). У нас ходили слухи, что на стороне противника воюют иностранцы (в том числе и наши — русские, Иванов говорил и о советских военнослужащих, и о эмигрантах, принявших сторону красных; я в это мало верю, поверю, когда увижу хотя бы одного собственными глазами).
Неугомонный Санчес, после того как мы с Дитрихом вернулись, сам пошел к подбитой машине и даже залез вовнутрь. Добыл там две бутылки вина, корзинку винограда и банку рыбных консервов. Весьма кстати, ужин вышел на славу.
В девять часов вечера красные вновь активно обстреливали наши окопы из пулеметов, мы ждали ночной атаки, но, видимо, противник так и не рискнул пойти в бой.
Все, спать.
5 сентября.
Утром узнал, что противник все же атаковал наши части — на флангах. Но не нашу роту, а соседей, расположившихся в двадцати километрах от нас. Атака была удачной для красных, они сломили сопротивление франкистов (оборону держали недавно мобилизованные крестьяне) и вклинились в наши ряды на два—три километра. Если не удастся их остановить и переломить ситуацию, нам грозят большие неприятности. Красные с нашей стороны не наступают, видимо, ждут известий с флангов. Оттуда доносится ружейно-пулеметная стрельба. Свинцов не появляется вот уже два дня. Мы расстреляли свой боеприпас, и если бы не трофейные патроны, отбивались бы лишь штыками и прикладами.
Приказал подсчитать патроны, по пятьдесят на винтовку, не густо. Еще две гранаты. Всего на пять—десять минут боя. Молю Бога, чтобы красные не активизировались на нашем участке. Тщетно, мои молитвы не услышаны, противник вновь атакует. Я приказал огня не открывать, пока не подойдут вплотную.
Атакуют числом не менее роты, расстояние между наступающими от трех до пяти метров. Воевать научились! Пусть подойдут поближе, ближе, еще, еще, еще...
— Огонь!
Залп из пяти винтовок был удачным: увидел, как упали в пыль четверо, пятый присел, видимо, и его зацепило.
И вновь командую:
— Огонь!
И вновь у противника потери.
Третий залп дать не успели, красные отступают. Их прикрывают два броневика, но огонь нам не опасен, пули уходят выше.
В два часа наконец-то появился Свинцов с двумя бойцами-португальцами. Они доставили обед. Наш капитан сообщил неприятные новости. Противник успешно наступает на флангах, франкисты, неся потери, отступают. Если так дело пойдет, наша рота окажется в мешке. У нас уже есть потери, двое погибших и более десятка раненых, правда — легко.
В три часа дня со стороны противника вновь раздались пулеметные очереди, Свинцов пожелал нам удачи и отправился на позиции соседей.
Теперь в атаку ринулись пять броневиков, за ними шли более сотни пехотинцев, через их голову на наши позиции летели снаряды. Ко мне подполз Черемушкин, я даже забыл о его существовании (он занимал наш крайний фланг, а Иванов — левый). Он сообщил о том, что красные проявляют удивительную активность на его участке. Орудуют лопатами, видимо, готовя позиции для артиллерийских орудий или для танков. Я постарался успокоить Черемушкина, видно было, как он взволнован.
Броневики остановились на расстоянии трехсот метров и бьют, прицельно, по нашим позициям. Санчес пытается бить из винтовки по смотровым щелям, но, по-моему, это пустой трюк. Пехота красных залегла, пыталась окопаться, но тщетно, наши (редкие) выстрелы не позволили им этого сделать. В шестнадцать тридцать приполз один из испанцев, он доставил нам патроны. Вовремя! У нас на винтовку оставалось не более одной обоймы.
В семнадцать сорок пять противник вновь отошел, угостив нас напоследок серией минометных залпов.
6 сентября.
На нашем участке весь день тишина. Противник даже не беспокоит своей пулеметной пальбой. Зато на флангах нашей позиции идет, судя по всему, жестокий бой. У меня такое впечататление, что наше командование навязывает противнику затяжные оборонительные бои, затягивай его, и готовя мощное наступление.
Оставил на позициях Иванова, сам с остальными отошел под прикрытие стен ближайшего из домов деревни. По очереди отдыхали. Черемушкин сбегал на командный пункт, вернулся через полчаса, принес «Возрождение» (эмигрантское издание, выходившее в Париже; редакция придерживалась крайне правых взглядов — В.Т.). Газета недельной давности, но читаем ее от корки до корки. Поражает, что на свете существуют литературные вечера, игра на бирже, юбилеи и прочее. О войне тоже пишут, некто Орехов “корреспондирует с фронта”. Конечно, больше бравады, но близко к правде. Видно, что автор — сторонник генерала Франко.
7 сентября.
Все, мы в окружении, в деревне и в ближайших оврагах «заперто» более двух сотен наших солдат. Нам отдан приказ сдать свои позиции разведке роты (пять марокканцев), а самим занять участок на другом конце деревни, в полуразрушенном — без крыши — каменном сарае.
Позицию заняли в два часа дня. Пробили дополнительные бойницы в стене, выходящей на подходы к деревне. У этих трех бойниц расположились я, Санчес и Черемушкин. У дверного проема — Дитрих, у торцевого окна — Иванов. Позиция, надо сказать, не очень удачная, одно попадание снаряда — и все. Но выбирать не приходится. Ждем противника, Свинцов “тасует” наши ряды: португальцы, русские и испанцы: снуют из одного края деревни в другой.
9 сентября.
Вчера и сегодня противник молчал вообще, видимо, зализывал раны и готовился к новым боям. Узнал, что во время фланговых атак красных мы потеряли почти батальон пехоты, причем убитыми всего двадцать—тридцать человек, остальные перебежали на сторону противника. Сопротивление оказывали лишь наваррцы, их взвод пал полностью, но противника не пропустил.
У красных потери тоже немалые. Только на нашем прежнем участке я насчитал 7 числа двадцать три трупа. Да три сгоревших бронемашины.
Спокойно пообедали, поспали. Противник не беспокоит.
До самой ночи ни одного выстрела.
10 сентября.
Девять часов вечера. Весь день вели бой с красными, которые атаковали нас со всех сторон. У нас первый раненый, в левую руку задело Дитриха. Он остался в строю. Патронов не жалели, но пехоту не подпустили ближе, чем на двести метров.
Так устал, что писать сил нет.
11 сентября.
Бои продолжаются. Красным удалось нас потеснить, они выбили наших солдат из всех балок и оврагов, простреливают единственную деревенскую улицу, так что мы передвигаемся только ползком и, как правило, ночью. Рана Дитриха воспалилась, Черемушкин отдал ему свой запас спирта — чуть меньше ста грамм. Но, видимо, уже поздно, начинается гангрена. Иванов страшно похудел и почернел, Санчес считает, что это от перенапряжения и переживаний.
В четырнадцать часов красные предприняли решительную атаку на наши позиции: двигалось до взвода пехоты при поддержке танка и двух бронеавтомобилей. Прицельным огнем мы отсекли пехоту (она залегла), но танк шел вперед, не производя ни единого выстрела. Кто-то тронул меня за плечо. Это Дитрих, у него явно температура, глаза лихорадочно блестят, но правой рукой твердо сжимает свою винтовку.
— Капитан, мне терять уже нечего. Мое время сочтено.
Говорил он почти шепотом, и я с трудом разбирал из-за шума боя его речь.
Дайте мне гранату, дайте, прошу... Да?
Я ничего не ответил.
Прошу вас, капитан!
Я протянул ему гранату, после секундного размышления достал еще одну (берег ее на крайний случай).
Дитрих благодарно улыбнулся и передал мне винтовку, затем высыпал из кармана с десяток патронов:
— Это все, что у меня осталось, еще три патрона в патроннике.
Больше он не проронил ни слова. Ему было явно не по себе. Подхватив обе гранаты в правую руку, Дитрих ужом прополз по полу сарая к двери, прыжком преодолел простреливаемое пространство и исчез из моего поля зрения. Дозарядив винтовку Дитриха, я внимательно стал наблюдать за полем боя, в первую очередь, за продвижением танка и бронемашин (они отстали от танка и прикрывали залегшую пехоту).
А вот и Дитрих, прижимаясь к земле он полз по направлению к противнику, стараясь быть не замеченным для вражеских стрелков. Двигался он достаточно быстро, вот уже он почти на расстоянии броска гранаты. Но Дитрих не спешил, укрывшись в небольшой воронке от снаряда, он выжидал, когда танк сам подойдет к нему. Судя по всему, красные не замечали этого “гранатометчика”. Танк шел вперед, вот он сравнялся с воронкой, где прятался Дитрих (она оказалась слева от машины). Вот Дитрих приподнялся, оперевшись на левую, израненную руку, взмах правой и сразу же мощный взрыв: граната угодила в моторную часть. Танк и метров пять—десять вокруг него заволокло черным дымом. Что с Дитрихом? В дымных разрывах увидели, как пехота красных ринулась к танку. Мы дружно ударили из винтовок, не целясь. Тут же раздался второй взрыв.
— Прекратить стрельбу. Это командует Свинцов.
Мы и не заметили, как он оказался на наших позициях.
Он все видел.
Но лишь три минуты наши винтовки молчали, вновь красные атакуют. Мы отбиваемся. Все думаем о Дитрихе. И новая потеря, вскрик, и к моим ногам падает Черемушкин, в него угодило аж три пули (видимо, из бронеавтомобиля).
Стреляем, не останавливаясь. Свинцов занял позицию Черемушкина и ведет огонь по противнику. Я краем глаза наблюдаю, как он стреляет: не торопясь, как-будто смакуя, радуясь каждому попаданию.
Красные уже в пятнадцати метрах от нашего сарая.
— Гранаты к бою, — это вновь командует Свинцов.
Но у нас гранат нет, свою, видимо последнюю, кидает под ноги противнику сам Свинцов. Взрыв, все заволокло дымом. Я выпускаю из винтовки последние три патрона. Перезарядить не успеваю, выдергиваю из кобуры револьвер. Вовремя. В проеме двери показалась фигура красного. Стреляю. Солдат исчезает. Появляется второй. Снова выстрел. Один из красных умудрился прыгнуть в проем в стене, вот уже он схватился с Ивановым. Тому пришлось бы худо, не поспей на помощь Санчес. Ударом приклада он прикончил красного. Прямо над ухом раздался выстрел. Это Свинцов снял еще одного красного, которого я не заметил.
— Быстро из помещения, иначе нас здесь перестреляют!
Я первым. Только переступил порог, навстречу с винтовкой наперевес красный. Дал по нему два выстрела из револьвера. Подхватил у падающего и винтовку, благо, что к ней примкнут штык и патрон явно уже в стволе. Дико закричав, ринулся; вперед, к центру деревни, назад обернулся только тогда, когда достиг окопчиков, вырытых в самом центре деревни. Вслед за мной на дно плюхнулись Свинцов и Санчес.
— Где Иванов?
Свинцов странно мотал головой (как потом оказалось, он был контужен), Санчес только махнул рукой. Я ринулся было назад, но Санчес ловко охватил меня руками и стащил в окоп. И тут же бруствер прошила пулеметная очередь, Пули, как крупные капли дождя, взметая пыль, застучали вокруг нас, у самых наших лиц взвились песчанные фонтанчики.
Я не успокаивался. Привстал, вытянул вперед винтовку, в прицел попал один из наступающих (они двигались вслед за нами), выстрел. Точно в цель, еще один выстрел, и опять попадание. Слева ударила винтовка Санчеса, Свинцов сидит на дне окопа, плохо соображая, что с ним.
Неожиданно накал стрельбы спадает. Красные отказываются от продолжения атаки и занимают позиции в домах, занятых во время боя.
12 сентября.
Вчера заснул прямо в окопе, не помню как. Разбудили утром. Санчес протянул кусок сухаря. Свинцов — полкружки воды. Узнал, что готовится контратака. Ударить должны были в ночь на утро — с 12-го на 13-е. Лишь бы сегодня удержать атаки красных.
Теперь наши позиции проходят как раз по центру деревни, линия фронта .— деревенская улица. Всего в окопчике нас пятнадцать человек — русские, испанцы и португальцы. Все черные от дыма, глаза воспалены, голодные, считают патроны, внимательно наблюдая за противником. Но он молчит, своих проблем хватает. Ждем сумерек.
13 сентября.
Два часа дня. Пишу, расположившись на своей старой позиции — в практически уже разрушенном сарае. Контратака прошла удачно. Нас было тридцать два человека. В четыре часа утра ударили без единого слова в штыки: преодолели простреливаемое пространство, противник не ожидал нас, кололи без пощады, патронов почти не тратили. Насчитали по-утру восемнадцать трупов только у сарая. Санчес считает, что красные потеряли ночью не менее полусотни человек (проверить невозможно, так как убитых вот уже несколько дней никто не убирает). Да и кто будет считать покойников.
Нашел Иванова, вернее — его тело. Он бежал вслед за нами, красные выстрелили ему в спину, а потом добили ударом штыка. Иванова и Черемушкина мы с Санчесом похоронили в большой воронке, завалив сверху землей и битым камнем. Нашли и Дитриха, он подорвал себя второй гранатой, не желая попадать в плен.
Наше «отделение» усилили, придали трех испанцев.
14 сентября.
Все началось с начала. Артиллерийский обстрел наших позиций, затем пулеметы, после чего в атаку ринулись красные: три танка и до роты пехоты (по флангам шла конница)...
15 сентября.
Вчера не дописал. Отбивали бесчисленные атаки. К концу дня от нашего «отделения» осталось двое — я и Санчес. Один из испанцев погиб, двое решили переметнуться к противнику. Одному это удалось, второго застрелил Санчес.
Последнюю атаку отбить не смогли, отступили' к центру деревни, опять нас разделяет с противником деревенская улица. Но сил на контратаку уже нет. От роты осталось не более восьмидесяти штыков. Давно не видел Свинцова. Командование взял на себя Анатолий Фок, его все зовут «генерал».
16 сентября.
Сегодня погиб Санчес. Погиб, отбивая очередную атаку. Я не успел его даже завалить соломой мы вновь вынуждены отступать. Наша позиция — часовня, сюда мы перенесли всех раненых и сами заняли оборону. Нас осталось тридцать четыре человека.
Часовня окружена со всех сторон, нет воды, очень мало патронов, почти нет гранат. Боюсь, придется отбиваться штыками.
В семнадцать часов красные открыли шквальный огонь по часовне из пулеметов и винтовок. :» После получаса стрельбы, пошли в атаку. Мы подпустили их как можно поближе, а затем ударили из всех стволов. Пространство вокруг часовни покрылось трупами солдат противника. Я насчитал (больше делать нечего в момент затишья) семьдесят два человека.
17 сентября.
Умирают раненые. Помощи уже не ждем. Забыл, когда последний раз ел. Фок обходит оставшихся в живых, стремясь поддержать каждого из бойцов.
Атака началась в три часа дня, в этот раз красные действуют осторожно, передвигаются перебежками, пулеметчики патронов не жалеют. Но противника вновь постигла неудача. Вновь они вынуждены отступить.
18 сентября.
Противник подтягивает танки, которые готовятся вести огонь прямой наводкой...”
...На этом записи в дневнике обрываются. На последней странице чужой рукой выведено на французском языке: “Погиб”.
Танки и пехота франкистов предприняли контратаку только 20 сентября, когда республиканцы выдохлись, истратив все резервы.
http://www.legitimist.ru/sight/history/2011/iyul/18-dnej-v-ispanii.html
ВКонтакте
