Каждый вечер я ищу его. Просматриваю десятки и десятки фотографий на www.equestrian.ru. Дергаюсь, каждый раз, когда вижу рыжую буденовскую морду с проточиной на все лицо. Но изо дня в день – только чужие кони. Его нигде нет. Как в воду канул.
Мубар.
Вера с Павловой придумали про него песенку:
Я был когда-то странной,
Лошадкой деревянной,
К которой из «спортивки» никто не подходил.
Теперь я вместе с Асей
Мне не страшны напасти,
Я самый лучший в мире крокодил!
Она ему очень шла. Потому что более задеревенелой, скованной, неконтактной и аутичной лошади я не видела ни до, ни после. Он очень смешно бегал – вообще не сгибая ног, и совершенно не отрывая их от земли – за ним оставалась глубокая борозда. Причем на галопе тоже. Мурз очень медленный. Тяжелые деревянные аллюры. Абсолютное отсутствие желания двигаться вперед. Он не бегал, когда его выпускали в леваду или в манеж. Он любил только ходить. Спокойный размеренный шаг. Ходить кругами по манежу, по леваде, по деннику…. Протаптывая в бетонном полу дорожку, перемешивая опилки с какашками в грязное серое месиво (конюха его ненавидят). А еще он практически слеп. Один глаз видит процентов на 60, второй – 20. Мир для него – размытые пятна, которые проносятся мимо.
Как и большинство англо-буденовцев, он очень сложный – у него на все свое мнение, постоянное плохое настроение, агрессия. Он тряский, плохо управляется– поэтому прокат на него не садится. Кроме того, он замыкается – топчется на месте, запрокидывает голову, иногда оставляя своим затылком синяки на лице всадника, упорно не хочет бегать в правую сторону, разворачиваясь на свечке при любом удобном случае, бьёт на хлыст.
Но мне он нравится. Все говорят, что он не удобный, а мне хорошо: он глубокий, немножко вышибает при каждом темпе, но зато понятно, где какая нога, находится… Он не слишком высокий, не слишком низкий (на самом деле Мурз – первая высокая моя лошадь – где-то 165-167), не слишком толстый, но и не тощий, у него тонкая длинная прямая шея и горбоносое лицо, – мне правда все в нем нравится, хоть это далеко от идеала.
Не нравятся по большому счету только маленькие глаза, которые кажется скользят взглядом, ни на чем не задерживаясь. Да еще и имя – Мубар – уж слишком созвучно одному нехорошему слову.
Жук втюхал его тогдашнему замминистру сельского хозяйства, и поэтому делал вид, что очень внимательно отслеживает подготовку этой лошади. Что Ирка, что М.Ю. совершенно не рвались коня работать. Поэтому, до того как я появилась, он то бегал на корде, то под прокатом, то лечил глаза, то прививался.
От директора долго пытались скрывать, что его работает не Ира, а я. Пару раз он застукивал меня верхом на Мурзе, и это иногда вызывало высочайший гнев, а иногда снисходительно игнорировалось – все зависело от настроя Жука. На всякий случай, во время работы мне приходилось поглядывать в окно манежа «не едет ли в кораблике» и при появлении черного Гелендвагена, срочно переводить коня в шаг и отшагивать с невинным видом – дескать, Ира меня посадила только для этого…
Жук смирится с тем, что я езжу на Мурзе только через год, когда конь станет заметно спокойнее и получше побежит.
Первые полгода наши тренировки были похожи на какой-то бесполезный и довольно жестокий бой. Каждый раз, выводя поседланного Мурза из денника, я не была уверена, что я же его и заведу. Лансады и пинки, постоянное сопротивление, абсолютное отсутствие импульса и какого бы-то ни было прогресса, он бежал вперед только через хлыст. В какой-то момент я протерла ему ногами дырки в боках. Все это приводило меня в отчаянье. Я рыдала практически через тренировку. Ирка утешала меня как могла: «Ну, Ась, ну урод, ну что сделаешь». Алкоголь меня не успокаивал, валерьянка притупляла реакцию, а я и так сидела на мурзовых пинках на «честном слове». И казалось этому кошмару и обоюдному издевательству не будет конца. Кроме того, я страшно боялась. И не без оснований. Мубар дико бил задом и выпрыгивал выше бортиков манежа, а еще он был совсем не предсказуем. Я никогда не знала, что он сделает в следующую секунду. Вроде едем по стенке, все слава Богу прилично, миг – и он уже надулся, прыгнул в сторону и сосредоточенно от меня избавляется, применяя для этого всю свою фантазию и силу – например он научился во время «козла» задерживаться на передних ногах, так что мне приходилось упираться руками в его шею, чтобы не вылететь вперед. Он единственный, на ком мне жутко хотелось надеть шлем. Я косилась на проносящийся подо мной выступающий бортик манежа и считала секунды до того мгновения, когда он рассечет мне голову. Но не падала. Я держалась как клещ, одевала на него мартингал, чтобы было за что ухватиться, скручивала коня шпрунтом, чтобы он не выпрыгивал слишком высоко. Я совершенно теряла над ним контроль, когда он резко останавливался, запрокидывал голову и разворачивался на задних ногах – если я пыталась остановить его поводом, он выходил на вертикальную свечку, если била хлыстом – выдавал удар задними ногами. Меня жалели, поддерживали, утешали, я сама себя ужасно жалела, не задумываясь о том, что в этом конфликте – не я – потерпевшая сторона.
Для меня было совершенно ясно одно – все его сопротивление и борьба со мной – показатель скверного характера и дурного нрава, нежелания работать и неприязни ко мне лично и к людям вообще. Я уперлась как некое животное, пытаясь добиться, обломать, скрутить, наказать. Мне казалось, что дисциплина – главное в работе, что лошадь обязательно должна слушаться, что она просто не может МНЕ противоречить. И не было человека, который бы разубедил бы меня, да я, вероятно, и не послушала бы. Пронаблюдав за нашими мучениями около трех месяцев, Ирка решает обратить Мурза в мерина. Это не помогает. Битва продолжается, может без былого накала, но с постоянной затаенной злобой. «Никогда не видела, чтобы у лошади на лице была такая гримаса отвращения» - как-то заметила Верка.
Все это длится ровно до того дня, пока…
Я вхожу в его денник с уздечкой. «Ну все, Мубар, сегодня или ты меня, или я тебя. Хватит». Я настроилась стоять насмерть. В прямом смысле этого слово. Сердце бУхало где-то в районе колен. Обычная разминка, все даже в пределах нормы, но тут он вкапывается, и я знаю, что следующее его действие – коронный разворот на свечке. Я хватаюсь за гриву, выворачиваю хлыст, прощаюсь с собой и бью. Конь делает несколько резких прыжков вперед, не удерживает равновесие, обрывается, и мы падаем под ноги испуганной Насти на не менее перепуганном Неаполе… Я отлетела в одну сторону – Мурз в другую. Поднимаюсь сама, поднимаю его, проверяю цел ли (цел), сажусь. И понимаю, что я села на совершенно другую лошадь и, главное, совершенно другим человеком. Я больше не боюсь. Ни капельки. Чтобы он не сделал. И Мурз это чувствует. Чувствует, что больше его не будут избивать просто так, от ужаса. Но при этом чувствует так же, что ему нельзя будет уже надо мной глумиться. Мы тихо доездили. Тихо завелись в денник. И с этого момента стали работать, а не драться.
Нет, я вовсе не хочу сказать, что Мурз сдался, а я обрела непоколебимое спокойствие и железное терпение. Мы по-прежнему ссорились, и я продолжала его лупить, но произошло нечто очень важное. Избавившись от страха, перестав паниковать от каждого его движения, я начала анализировать его поведение, приспосабливаться к нему, искать компромисс. Во-первых, я заметила, что если брать его три дня подряд под седлом – то он совершенно звереет. Лучше всего он бежит и слушается после отдыха. Я стала брать его через день – день левадка, день под верхом, потом кордочка, опять седлаться и так далее. И дело стало продвигаться. Мурз задвигался чуть легче, стал капельку отзывчивее и при этом спокойнее. Потом я задумалась о причине. Вполне вероятно, что дело было не только в том, что он морально от меня отдыхал, он отдыхал и физически. Может быть к него была больная спина… или почки… Как бы странно это не звучало, но обычно над такими вещами задумываются только когда лошадь уже совсем обездвижена, когда она явно хромает. Про почки вообще не принято думать – кровью не писает, и слава богу. Поскольку никто не собирался проводить дорогие исследования, мои догадки так и остались догадками. Как бы то ни было я старалась снизить нагрузку на его спину – искала методом тыка удобное для него положение седла, сменила железку, стала периодически снимать шпрунт. Выпускала его гулять в манеж и наблюдала. Снова и снова смотрела, как именно он закидывает голову и прыгает в сторону от двери, где я сижу.
Он не видит. И глаз его поражен больше сверху, поэтому разглядеть, что перед ним, он может только высоко подняв лицо – внизу глаза есть участок, который еще более-менее цел. Именно поэтому он разворачивается – чтобы здоровый глаз был в центре – так он имеет больший обзор. И я перестаю с ним бодаться. Мы больше работаем в центре манежа в «нехорошую» сторону, объезжаем лошадей со стороны видящего глаза, хоть это и не по «правилам», ездим одни, выезжаем на улицу, на плац, на круг – туда, где больше обзора. И чем больше я иду на компромиссы, тем больше он мне доверяет, и тем проще управляется.
Журнал «Конный мир» публикует статьи про Пата Парелли, выходит кассета с играми по НХ, и мы начинаем немножко играть. Кроме того, я переписываюсь по icq с девочкой, которая уже давно занимается со своей лошадью без уздечки. Объективно я не могу судить, что и как у нас получалось. Но факт остается фактом – Мурз бегает вокруг меня без каких бы то ни было веревок испанской рысью. Ходит пассажем на недоузке, свободно работается в руках – так что я совершенно не боюсь поймать его удары задними ногами. Однажды я попробовала его положить. И он как пластилиновый стал складывать свои ноги. Ниже, ниже… В последний момент я испугалась, что не смогу отойти и он меня придавит – и отпустила. Но до сих пор я помню это удивительное, ни с чем несравнимое ощущение безоговорочного доверия лошади человеку.
Помню, перед седловкой он стоял в тамбуре, а я суетилась вокруг. Вдруг он легонько толкнул меня носом. И прижался к моему животу своей большой слепой головой. Мы минут пять стояли и просто обнимались, его уши щекотали мне щеки. Он хотел дружбы. И я ее хотела.
Чтобы научить его активно двигаться, мы начинаем скакать на кругу с пейс-мэйкером (впереди идущей лошадью). Ульянка на Злобике двигается галопом корпусов на пять впереди нас, потом придерживает коня, и мы ее обгоняем. Потребовалось всего два раза, и Мурз поскакал. В нем проснулся дух соперничества, он понял, что эта такая игра и быстро двигаться – здОрово. Он очень смешно пытается осалить Злобика, когда подбирается к нему поближе. А еще Мурз играет – весело и шустро подпрыгивает вверх, аккуратно ловя меня в седло на приземлении. Не скидывает, не борется, не избавляется – а именно играет. Я иногда кладу ему руку на холку и говорю: «Мы с тобой одной крови, ты и я» - старое заклинание дикого мальчика джунглей.
Вера как-то сказала, наблюдая, как я замываю ему ноги: «Надо же, как повезло этой злобной неконтактной лошади….». Нам обоим повезло – вот как я думаю.
Наверное, это было самое мое счастливое время на ипподроме. Время доверия, дружбы, понимания и осознания. Я бежала на работу как на праздник, первым делом забегала к Мсяу здороваться с какой-нибудь вкусняшкой, почесать его лоб.
Мубар изначально очень страшно прыгал – точнее не прыгал, а проходил препятствие насквозь, запутываясь в жердях и стойках, но к этому моменту он вдруг распрыгался – без техники прыжка, впрочем, но на свободе Мсяу довольно ловко прыгал до 110, а большего и не требовалось. Он в свои четыре года выполняет все элементы Малого приза плюс пассаж и контр-перемены на галопе. Конечно, не идеально, конечно, езда у нас не съезжена и ему требуется время, чтобы подготовиться к элементу, но я стараюсь не форсировать, ведь у нас в запасе еще три года. Это я так думала, что три…
Мурз вообще очень сильно меняется, он растет, залезать на него становиться все сложнее, отъедается, приобратая приятную округлость, у него очень красивый рельеф мышц, и даже шея, некогда торчавшая как прямая тонкая палка, немного округляется и намекает на лебединую. Я им любуюсь. По-настоящему - потому что он - произведение, образец лошадиного бодибилдинга, он не только Божье, он мое творение тоже.
Мы один раз проезжаем езду для пятилетних лошадей (Мурзу вообще-то четыре). На разминке Мубар меня выбрасывает. Жутким, молниеносным пинком, который я сама же спровоцировала своей глупостью и нервами. И пока я летела ему через голову, катилась во фраке по земле, я поняла, что если лошадь захочет – то усидеть на ней нереально. Просто невозможно и все. И все что он делал до этого – просто смешно и может даже не было попыткой от меня избавиться. А саму езду он прошел хорошо (коронное последнее место – но это объективная несправедливость). На последней диагонали на галопе я тихонько шепчу ему «Все, дружок, все, хороший, мы уже почти доехали», и словно поняв, что я сказала, Мурз весело прыгает верх (оценки наши тут же снижены, естественно :), но я от души веселюсь)
Так проходит лето. А в ноябре я ложусь с менингитом в больницу. Две недели стационара – и никаких физических нагрузок еще месяца три. И Мубар идет под прокат. А потом появляются его новые хозяева. Две девочки, которые приходят, когда им вздумается, жутко хамят, наглеют, и катаются на нем. Я в бешенстве. В бессильном бешенстве. Я ничего не могу сделать – это не МОЯ лошадь. Я конфликтую, дело доходит чуть ли не до драки. А наши с Мсяу отношения рушатся как карточный домик. Потому что я не могу с ним даже играть, после того как его надергали, наплюхались по седлу и загоняли до мыла. Бесполезно учить лошадь доверять человеку, если ты не можешь объяснить его хозяевам, как с ним нужно обращаться. Это предательство. И я самоустраняюсь. Когда нет проката и девчонок – иногда подсаживаюсь и двигаю его, просто катаюсь. Но уже не пытаюсь с ним дружить. Потому что мне плохо и больно и я знаю, что рано или поздно его увезут на новую конюшню. Мурз хитрит и учится симулировать хромоту – когда бегает на корде – все ровно и хорошо, когда на нем прокат – тоже все в порядке, стоит сесть всаднику посильнее и попробовать что-то его заставить сделать – конь тут же перестает наступать на ногу. Прямо падает. Я сначала перепугалась – охромила коня. Но на следующий день он перепутал, на какую ногу он «хромает». Ужасно смешной.
Девочки на какое-то время пропадают…. А потом Ира сказала, что хозяева его забирают. И у нас осталась неделя. Я до последнего надеялась, что этого не произойдет. Но ровно через неделю Мубара увозят. Навсегда. Как всегда… как их всех…
Внутри меня дыра. Глухая черная пустота. Не проходит и дня, чтобы я не заглядывала в этот мрак и не звала тихонько: «Мурз…». Мурз. Иногда просто идя по улице, гуляя с Крольчонком, вдруг срывается с губ его имя. И темнота из дыры разливается, ширится… мысли чернеют и скукоживаются, теряются. Где же ты, лошадь, научившая меня любить вопреки, несмотря ни на что, научившая искать и находить компромисс и решение, научившая дружить и понимать?...Где же ты, Мурз?...
ВКонтакте
ясно
