Ася Строганова
|
Верфия
1 декабря 2008, 13:05:00
Прочитав про Серого, мой Друг сказал: «Это очень грустная история… А у тебя есть веселая, чтобы все хорошо кончилось? Расскажи историю с хорошим концом…»
Ты озадачил меня, Друг. Я долго думала и поняла, что относительно хороших историй у меня мало. А точнее всего две. И обе они заканчиваются одинаково, потому что судьбы этих лошадей, такие разные изначально, тесно переплелись и соединились.
Верфия.
Мы любим повторять, что если когда-нибудь задумают поставить памятник прокатской лошади, то делать его нужно Верке, и делать из золота. Верфь – это профессор по части обучения и издевательства над начинающими. Она мудра, как змея, добродушна и самодостаточна, она сильна, как буйвол, и понятлива, как собака. А душа у нее человеческая… женская…
Верфию привезли на ипподром в кошмарном состоянии. Девочка Ж. выкупила ее из конюшни, которую собирались расформировывать, а если точнее – сдать всех лошадей на мясо. Она была вся в репьях и блохах (явление для лошадей крайне редкое), маленькая, несуразная, длинная, на невысоких ногах, с огромной головой, вся как картинка из учебника по лошадиной анатомии, из той части, в которой проходят скелет. Я никогда до этого не представляла, что у лошади столько костей и где они находятся. На Верке все было видно – ни грамма мышц. И огромное жеребое брюхо, в котором скукожившись жила ее будущая дочь.
Ж. мечтала прыгать и поэтому когда Верфь ожеребилась, она принялась втягивать кобылу в тренинг. Кобыла не втягивалась. Она виртуозно «снимала» Ж. при любом удобном случае. После поездки на круг, Верка практически всегда возвращалась в свой денник одна. Женя приходила следом, злющая и прихрамывающая. Если честно то я ни разу не видела, чтобы Ж. удалось прыгнуть на ней больше 30 сантиметров. Все попытки поднять «высоту» заканчивались одинаково – грациозный прыжок с выгнутой как у борзой спиной – и кобыла в гордом одиночестве возвращается к себе домой. И так каждый раз. Потом у Веркиной хозяйки стало туго с деньгами и кобыла попала к Ире.
Злобная рыжая бестия. Она била по людям, мгновенно выцеливая, с бешенной скоростью, так, что к заду нельзя было подойти, а хвост разбирался по принципу «как получиться – лишь бы быстро» и вообще чистить ее надо было вытянутой рукой и не зевая.
Ко всем своим достоинствам она была жутко неудобная. Тряская рысь, при которой позвоночник осыпается в трусы, осталась в ее арсенале по сей день.
Но время, разумная строгость, нормальные условия существования постепенно сделали свое дело. Верка присмирела. Из ее взгляда ушла жестокость и злоба. Она полюбила сахар. И довольно быстро смекнула, что если делать хоть сколько-нибудь от нее отстанут. Она научилась не тратить сил попусту. Пока есть хоть немножко желания – бегаем, как расхотелось и намеков человек не понял – до свидания. Дорогу домой найду сама. Кроме того, она не терпела ошибок, она издевалась ровно до того момента, пока человек не находил правильного действия.
Я очень много на ней ездила в то время. Она была мой основной лошадью. Моей олимпийской безнадегой.
Какая же она рыжая! Как огонек. Вся-вся, в красноту. Когда солнце пробивается сквозь гриву, становится страшно прикоснуться к ней рукой – вот-вот обожжешься. И умная. Самая умная. Она все-все понимает.
Мы стоим на маленьком вольтике в углу плаца, и у Ирки уже срывается голос: «Внешний повод! Ася! внешний!!! Внешний, а не внутренний!!!» Но кобыла упорно увозит меня с вольта. Я соплю и уже хлюпаю носом, правая рука болит, костяшки побелели от напряжения, повод проскальзывает в мокрых руках. Снова запихиваю ее в угол, и в повороте опять Верфь меленькой противной рысишкой утопывает с круга. «Внешний!!!!». Снова поворот, снова выехали. И тут почему-то, видимо уже не выдержав напора, я расслабляюсь, сажусь ровнее и уже расслабленной спокойной рукой набираю правый повод, внешний, и кобыла убирает плечо и поворачивает на вольт обратно. «Я поняла!!! Ира! Я поняла как надо!»
И надо сказать поняла на всю жизнь.
Кроме Верфии, Ирка сажает меня и на маленького толстенького тракенчика Пашку. Именно на Пашке она объясняет мне что такое темпичная рысь, какой должен быть контакт в поводе, как делать элементы. После тренировки на Пашке, я пытаюсь все закрепить на Верке, повторяю пройденный материал. Кобыла очень быстро улавливает, что от нее требуется. Буквально после двух недель я спрашиваю у Иры: «Ир, посмотри, чего это она?» И трогаю рысью вдоль стенки. «А это, Асенька, темп. Молодец». После этого возникла легенда, что красиво бегать Верфию научила я. Я в нее не верю. Верка сама научилась.
Я уже писала про наши первые попытки штурмовать выездковые поля.
http://asjapa.livejournal.com/41408.html
Летала я с нее бесчисленное количество раз. Ну очень много. Кроме этого позорного падения на стартах, было еще одно очень забавное.
Перед очередными соревнованиями меня в который раз пытаются прилично посадить. Половина (это прозвище) глумится надо мной, будто отыгрываясь за свое несчастливое детство. Она держит Верку на корде, а я катаюсь и без рук, и соответственно без стремян или же с длиннющими стременами, в дамской посадке на конкурном седле, задом наперед, рысью-галопом, галопом – рысью. Меня колбасит нечеловечески, периодически я сверзиваюсь, но терплю издевательства, ибо красота требует жертв. После очередной экзекуции Ирка ведет меня на плац в центре круга – проехать по езде. И происходит следующий диалог:
- Ну как позанимались?
- Ирка! Половина так классно меня посадила! Я прям по-другому себя чувствую, прям как влитая сижу!
И тут Ира наступает на мааааленьку веточку, веточка тихонько хрустит, Верка делает еле уловимое движение, и я уже сижу рядом с ней на асфальте. Мы с Иркой долго и громко ржем.
Надо сказать, что кобыла на всю жизнь сохранила удивительное свойство – если она не хотела работать, то никакой сахар и никакой хлыст не могли ее заставить. Но зато если у нее было настроение – то она вся преображалась, она слушала малейшие команды, старательно пыхтела и вытягивала свои короткие ножки. А главное, если у нее было настроение, то она сдавала свой коротенький затылок, тянула ноги и расслабляла спину – и ее катастрофически тряская, неудобнейшая рысь, становилась плавной и размеренной и можно, можно было сидеть, даже нет не просто можно, а становилось УДОБНО сидеть, легко.
За несколько лет совместных тренировок я научилась различать, когда у Верки рабочие дни, а когда «критические». Если кобыла была не в настроении, она очень медленно и лениво шла к плацу, отвлекалась, смотрела по сторонам, дулась на ногу, мотала головой, в общем всячески высказывала свое «фе». И прибыв на плац отказывалась работать. Мы делали легкий тренинг и возвращались в гараж.
Но если, выйдя из конюшни, она подбиралась и, сосредоточенно стуча копытами, вытянув шею вперед, резвым шагам топала к месту работы, то это значило, что на плацу от нее можно было требовать, что хочешь – хоть Большой приз. В таком настроении она реально делала и менки в три-два темпа, и в темп могла отменять, и пируэт на галопе замочить. Потому что шла работать и работала на 200 процентов.
То, что совпало Веркино рабочее настроение и день соревнований – чистая случайность. Мы только шли на разминку, а я уже знала, что мы будем первые. Широкий, твердый шаг, ровный гулкий перестук. Я ликовала. Я почти не разминала ее – так разогрела для порядка. И мы ехали ТАК как должны ехать победители – ни единого сбоя, ровно, легко, активно. Первые. Первый и последний раз. Но победители. Из сорока человек. С такими оценками, что к нам даже близко никто не подобрался. И все это несмотря на то, что маленькая рыжая козявка за неделю до стартов засунула свой хвост к соседке и Манька его радостно обгрызла, превратив вполне себе приличный хвост в невразумительную мочалочку.
А потом Д. почему-то решил, что кобыла подходит для конкура. И забрал себе в работу. Верка прыгала. Сопротивлялась, но прыгала. У нее хорошая техника, но 120 – ее потолок. Маленькая, коротолапая, она борется до последнего, только бы не заходить, но Д. сильный и упрямый. Он лупит ее, и я каждый раз рыдаю, когда веду ее уставшую и замученную с тренировки. Ира заканчивает это безобразие только после того, как Д. во время очередной порки попадает кобыле по глазу. Верка спасена, глаз проходит, Д. снова уходит в запой – все довольны.
Летним вечером мы кентеруем по кругу. На мундштуке, естественно, потому что иначе очень страшно. Хорошим легким галопчиком проходим полкруга, и тут я решаю прибавить. Потихоньку отпускаю повод, и Верфь также потихоньку начинает прибавлять. Полсантиметра веревок – плавный набор скорости. Как на хорошей машине. Вдруг возникло ощущение, что наращивать обороты она может бесконечно. Ну на фиг – торможу. Но именно в тот момент я поняла, почему Ж. с ней не справлялась – кобыла на полном ходу «взлетала», то есть, разогнавшись хорошенько, выходила на лансаду. Усидеть нереально.
Продают Августа, и я ухожу с ипподрома. Я пропускаю бесчинства Жука, и соревнования, на ней много выступают Иркины девчонки. Так что даже на эквестриане про нее есть страничка.
http://www.equestrian.ru/sport/horses/3535
Они вместе с Альтаиром даже участвуют в соревнованиях для инвалидов. Тотошка – серый арабский мерин. Он веркин друг, а она его женщина. Они любят друг друга, вместе гуляют, вместе работают, ссорятся из-за Веркиного вздорного характера, но Тото всегда ее прощает.
Я вернусь через полтора года.
Вернусь стоять с прокатом. Часы, дни, недели.И так четыре года. Мимо будут идти люди. Толпы. Недавно Юлька сказала: «Прокат делает из лошади-партнера, друга – лошадь-проститутку, которая тупо выполняет команды за сахар» - звучит обидно, но, проработав большую часть жизни тренером в прокате, я тоже так думаю.
Верфь – основная кордовая лошадь. Она катает начинающих и глумится над ними как умеет. Если я выхожу с манежа, то кобыла тут же выходит топтаться в центр. Человек сверху ощущает себя ничтожеством. Она терпит первые полчаса, а потом начинает ходить темпом, не беря на спину, - хватает двух кругов – и человек или слезает сам, или падает. Она почти перестает играть – ей это не нужно. У нее более гуманные методы избавления от всадника. Мы ей не перечим. Во-первых – ее реально жалко – каждый раз, когда ей плюхаются на спину, я физически ощущаю на себе ее боль, во-вторых – мы все знаем, что она не будет слушаться ровно до первого правильного движения. Как только всадник дает нормальную человеческую команду – она тут же превращается в супер-выезженную лошадь. Ну, если у нее есть настроение, конечно.
Обычная картинка в манеже: Тотошка семенит впереди, а кобыла у него в хвосте. Прокат уже на первом занятии разделяется на тех, кто не любит Верку и на тех, кто от нее в восторге. Люди из первой группы редко приходят во второй раз. Она – наш профессор, наша лакмусовая бумажка. Она – сито, через которое пройдут все и отсеются не нужные.
Иногда летом, когда народу мало, мы берем ее и Тотошку и катаемся на них на шпрунтах, обмотанных вокруг шеи. Верка послушно выполняет все команды, вплоть до прыжков через маленькие барьерчики и менок ног. Ездить на ней – одно удовольствие.
Время берет свое. Верфии уже четырнадцать, из которых больше десяти она провела в центре города на пересечении двух больших магистралей. Она кашляет. Задыхается. Тотошка тоже. Их лечат, но болезнь лишь стихает, чтобы потом вернуться снова. Приступы случаются все чаще. Серый уже почти живет в лазарете. Круглосуточная левада не спасает. Воздух в городе пропитан ядами. И Ирка, хоть она и хотела оставить их при себе до конца, решает отправить стариков в один из подмосковных пансионатов. Там работает подруга МихалЮрича, которая чуть не описывается от восторга, что они к ней поедут. Поедут к соснам, немножко катать детишек, гулять, стареть дальше, умирать. Там они проживут еще год, может два, а может еще больше. Оставить их на ипподроме, где счет пошел на дни и часы, было бы жестоко и эгоистично, лучше сразу усыпить.
Они ходят парочкой, Тотошка блюдет Веркину нравственность и гоняет от нее соперников, они считаются супер-лошадьми, потому что они и есть супер-лошади, на них ездят лишь те, кто достоин. Оба на свежем воздухе взбодрились и теперь с ними сложно справиться. Мы знаем, что их не перенапрягают, Ира постоянно отсылает туда лекарства и подкормки, знаем, что они будут жить.
Конюшня опустела. Верка с Тотошей отдыхают в Подмосковье, Мурз неизвестно где, Гагу загибается под прокатом на Планерной. Я не вернусь. Мне не к кому возвращаться. Остались Бубл и Объедок – любимые гаденыши, но это не то. Без Верфии для меня нет ипподрома. Она казалась чем-то вечным, незыблемым. Я даже не фотографировала когда приезжала с камерой, думала «Ну куда она денется». Ни одного кадра. И только сейчас я начинаю понимать, что может статься, я больше никогда-никогда ее не увижу…
P.S. Ну вот. Опять получилось грустно. Я не специально. Я думала, напишу про кобздела – она же жива-невредима, отдыхает себе с Сержиком.
Нет - не будет так. Мы поедем к ней в гости. И мы обязательно увидимся.
|
ВКонтакте
Предлагайте свои варианты. Есть желающие, в честь кого назвать? Кстати, кто-то давно уже забивал очередь на называние моей зверушки в честь себя, но убей, не помню, кто именно. Так что тому желающему приоритет. 