Глубокий снег, сугробы практически по колено, не давали быстро пересечь поле. А пересечь его было необходимо как можно скорее, потому как это была частная территория, границы которой были очерчены хилым забором, собранном из двух поперечных перекладин и столбов. Метрах в двухстах от меня, на горизонте холма то появлялись, то исчезали две резвящиеся лошади. Они были словно близнецы, обе вороные, с белыми «гольфами» на ногах и длинными белыми проточинами на мордах. У обеих была коротко острижена грива и обе были оседланы, но уздечек на них не было. Вместе с ними резвилось три собаки, крупные, темные и чем-то очень напоминающие волков. То, что это собаки стало понятно когда они стали лаять увидев мой силуэт но быстро бросили это дело и завиляв скрученными хвостами, снова бросились играть с лошадьми. Собаки тоже были абсолютно идентичны друг другу.
Чистое небо постепенно заволокли тяжелые свинцовые тучи, предвещающие снег. К тому времени, как я добралась до старой заброшенной церкви, уже пошел мелкий, колючий снег. Ничто в этом здании не говорило, о том, что в нем может еще теплиться жизнь. Когда-то белые стены посерели и позеленели плесенью, деревянные рамы окон наполовину сгнили и потрескались. Кованые решетки на окнах покрылись толстым слоем ржавчины а стекла витражей потускнели и помутнели настолько, что увидеть сквозь них что-либо было практически невозможно. Я разглядела лишь то, что в церкви кто-то находился, четко виден был силуэт человека, горели свечи – были видны характерные мерцающие огни.
Сегодня с самого утра, что-то настойчиво звало меня неизвестно куда. Я встала с пастели, оделась и просто пошла, куда смотрели глаза. Ноги сами несли меня по верному направлению, а то, что оно верное подсказывало биение моего сердца, оно было готово просто выпрыгнуть из груди. Если я сбивалась с пути, сердце успокаивалось но зов, этот странные зов становился просто невыносим, и не покидал меня пока я не находила верной дороги. К концу дня я и оказалась здесь, в неизвестной мне местности, рядом с заброшенной церковью. И теперь стоя по колено в сугробе я судорожно цеплялась пальцами за ржавые прутья оконных решеток и пыталась разглядеть, что же меня так туда зовет. После долгого рассмотрения в моей голове созрела практически полная картина происходящего. Смутно, но все же можно было разглядеть очертания бассейна для крещений, наполненного чем-то белым, силуэт сгорбленного человека медленно пересекающего церковь из угла в угол и множество мерцающих огоньков. Еще одна вещь, довольно сильно меня смутила. Я никак не могла понять кажется мне, или действительно над бассейном в воздухе нависло что-то крупное, и это что-то постоянно медленно крутилось.
Внезапно я поняла, что очутилась внутри церкви. Там было сыро и довольно тепло. Свечи медленно распространяли мягкий свет и тепло, приятно пахло сгоревшим воском и… молоком. Не слышала, как за мной закрылась дверь, точнее я вообще не наблюдала здесь входной двери, только узкие витражные окна, заплесневелые покрытые каплями сырости стены, не имевшие на себе ни следа от фресок и икон и каменный неровный пол. Теперь я поняла, почему пахло молоком: белая жидкость в бассейне это и есть молоко. Оно будто бы кипело, вся поверхность бурлила и исходила дымом, но жара от него не чувствовалось, а даже наоборот, веяло прохладой. Наконец я смогла разглядеть, что же крутилось над бассейном. В воздухе висела толстая гробовая доска, вся изрезанная и исписанная непонятными мне иероглифами и символами. Она двигалась, издавая тихий, но все же слышимый шепот на неизвестном языке, от которого все внутри предательски замирало. Сгорбленный человек в рясе поднял свою голову, накрытую капюшоном, так, что бы не было видно его лица, видимо посмотрел на меня, ударил клюкой зажатой у него в руке об пол и принялся громко читать молитву наоборот. Я стояла возле бассейна и словно загипнотизированная пыталась повторить про себя каждое слово, что произносил лжесвященник. Вынуло из забвения меня то, что доска, парящая над бассейном, ткнула меня в плечо, опустилась до уровня живота и чуть подтолкнула, приглашая лечь. Я ухватилась за края резной доски, чуть подтянулась и ощутила всем своим телом странное тепло этого дерева. Доска вся горела, будто кожа, натертая красным перцем. Я нависла над бурлящим бассейном, слова молитвы внезапно стихли, и старик указал на кипящее молоко. Доска опустилась ниже, остановившись в паре десятков сантиметров от поверхности жидкости. Я окину взглядом стены церкви, старика, и, зачерпнув ладонями, прохладное молоко стала окатывать им свое лицо, я черпала его снова и снова, эта прохлада никак не хотела оставлять меня. Уже практически неистово я швыряла молоко себе в лицо, теряя всякий контроль над происходящим до тех пор, пока доска подо мною просто не растаяла. Я упала на колени у самой кромки бассейна. Дыхание отрывистое и тяжелое, ощущение, что я пробежала спринт, но что-то не дает мне оставаться на месте. Я встаю на ноги и подхожу к окну, я не замечаю вокруг себя ничего, лишь слышу, как вопит священник, вопит так, будто его раздирают на куски. На стенах зарождается мутный поток света, он проносится по всем стенам, ныряет в бассейн, выныривает, бросается на пол и несется ко мне. Пробив меня, насквозь снизу вверх вырывается под потолок и рассыпается искрами.
Ощущаю дикую силу внутри, она выжигает все мое естество, она прожигает мою душу. Вместе с этой силой во мне поселяются голоса, их множество. Они кричат, вопят и стонут, невыносимо, но сила способна контролировать все, я чувствую это. Ощущаю бесконечность внутри себя, силу, безудержность, безграничную свободу, заключенную в рамки моего тела. Я очнулась в снегу, стоя на коленях спиной к деревянным воротам гнилой церкви. Небо начинало светлеть. Темнотой туч вдаль уносились стаи кричащих черных птиц. Они кричали, как кричат люди, впадающие в панику, испытывающие неописуемую боль, и постоянно оборачивались, я чувствовала их взгляды полные страха на себе.
Видение:
Старуха – мать в похоронных одеждах медленно плелась к церкви. Она тащила сани, на которых, сложив руки на груди, спала мертвым сном ее молодая дочь. Рыдая и взвывая, как побитая собака, старуха читала христианские молитвы их безжалостному богу. Как только деревянные полозья саней коснулись каменного пола церквушки, по белым стенам ее потащились руки плесени, они гасили иконы и фрески, растворяя их краски в себе, словно кислота. На маленьких окошках выросли решетки, а старые ворота с шумом захлопнулись и исчезли, превратившись в такую же, как и остальные три, заплесневелую стену. Как только последний признак «живой» церкви исчез, по стенам пробежал стон, бассейн наполнился молоком и у стены вырос сгорбленный старик с клюкой в руке. Старуха была готова на все ради того, что бы ее дочь снова была жива. Она сорвала со своей шеи крест. В последний раз бегло прочла молитву и швырнула крест в угол. Серебро зашипело, стало пузыриться, и, наконец, бесследно исчезло. Лжесвященник не говоря ни слова, помог старухе переложить тело девушки на гробовую доску, покоившуюся возле края бассейна. Закончив укладывать тело, старик отошел на середину зала, ударил клюкой три раза об пол и начал чтение сатанинской молитвы. Старуха тихо заныла, увидев, как резная доска ожила и взвилась под самый купол вместе с ее покойной дочерью. Повисев с мгновение под потолком, доска, стала медленно крутится, и опускаться вниз. Чем ниже погружалась доска, тем выше становился тон произносимой молитвы, и когда тело девушки скрылось в бурлящей белой жидкости, молитва достигла пика своего произношения. В этот момент старуха-мать оказавшись у края адского бассейна вонзила в свое сердце ритуальный клинок, который моментом ранее вложил в ее руку слуга дьявола, и вскрикнув упала в молоко. Ударил страшный раскат грома, огоньки свечей потухли в тот момент, когда зимнее небо рассекла ярчайшая молния, но тут же загорелись снова. Белое молоко окрасилось алыми нитями человеческой крови, старик-священник исчез, на полу осталась лежать лишь черноволосая девушка в тонком белом платье, когда она наконец раскрыла свои глаза, церковные стены застонали от ужаса. Зрачки ее были черны как чистая зимняя ночь и пусты как заброшенные колодцы.
Я все еще стояла на коленях спиной к церкви, когда очнулась от видения. Не чувствую ни ног, ни рук и пустота внутри, зыбкая и полная чего-то совсем мне непонятного. Я с трудом поднялась на ноги побрела прочь. Не знаю, куда и не знаю зачем. У меня не было больше ничего, ни настоящего, ни будущего. А главное не было прошлого. Я обрела неизвестность силу, только непонятно было, зачем она мне нужна, эта самая сила.
Через какое то время я шла уже быстро и достаточно уверенно. Ноги снова несли меня сами. Вскоре я стала догонять странную пару, это был крестьянин, ведущий в руках прыгающую на трех ногах лошадь. Я чуть притормозила и решила держаться чуть позади них. Непонятно откуда и почему я стала слышать историю, несколько мгновений спустя я поняла, что просто слышу мысли. Лошадь пережила этой ночью сложнейшие роды, ее жеребенок погиб и она потеряла множество крови. Человеческие мысли были пусты, он вел животное на бойню. Кобыла и вправду была в ужасающем состоянии. Шкура ее была покрыта рваными ранами и полу лопнувшими гнойниками, из некоторых сочился гной и мутная жидкость. Хвост болтался колтунами засохшей смеси навоза, крови, предродовых вод и внутриматочной плазмы. Но самое страшное зрелище являло собой ее задняя нога. Она была вывернута в скаковом суставе наизнанку. На месте перелома ткани опухли и воспалились, некоторые язвы полопались и сочились, от ран жутко воняло. Кобыла с трудом двигалась и искоса поглядывала на хозяина и все твердила мысленно: мне нужна кровь, я умираю, кровь, мне нужна кровь. Я поймала себя на мысли, что повторяю эти слова вместе с ней и только добавляю «забери свою кровь у человека».
Лошадь потянула свою голову и тронула губами воротник человека, он небрежно отмахнулся, но она продолжала хватать его ворот губами пока, наконец, не извернулась от очередной оплеухи и не вцепилась зубами в его шею. Человек заорал, колени его подогнулись, и он осел на землю. Лошадь же и не думала отпускать его, она как настоящий хищник вгрызалась в горло жертве, пила, захлебываясь бьющую из артерии кровь. Животное на глазах оживало. Раны на шкуре затягивались, а в глазах появился демонический огонь, теперь она никогда не будет питаться травой.
И тут все померкло. Сначала стало совсем темно и очень легко, словно я парила в невесомости, потом вспыхнул яркий свет, и все исчезло. Будто ничего этого и не было. Остались только резвящиеся на поле лошади – близнецы и три собаки – волка…
4.09.08.