РЫЖИЙ. ИСТОРИЯ ОДНОГО КОНЯ.
(попытка черт знает какая)
Она заметила его не сразу. Она уже не была новичком и знала каждого обитателя в лицо и по кличкам. Но в это утро она сделала для себя открытие: она не замечала его раньше. Он стоял посреди левады, задрав свою короткую голову и прижав уши. Его шея была атлетично толстая и короткая, тело так же не отличалось изящностью длинны. В общем он создавал впечатление квадратного коня. Он был рыжий, весь пыльный с ног до головы, с зачесами на хвосте и всклокоченной гривой. И только глаза его поражали своей глубиной. В них плескался океан эмоций, странных, таких живых лошадиных эмоций. Он был старше всех из молодняка, и поставил себя вожаком в их небольшой команде из пяти молодых жеребчиков. Он смотрел на молодняк гордым, суровым взглядом вожака, в каждом движении его аккуратных ног читалась уверенность в своей правоте. Он чувствовал себя хозяином, в этот момент он чувствовал себя свободным…
А она стояла и смотрела как они резвились бегая по леваде: вставали на дыбы, кусали друг друга, лягались и носились кругами галопом, периодически подпрыгивая на всех четырех ногах и издавая странные звуки похожие то ли на ржание, то ли на визг хряка. Время дневного выгула кончилось, и настала пора разнимать эту веселую и такую буйную пятерку.
Теперь они стояли в пустой конюшне, «девочки» все гуляли, а они, каждый в своем деннике мирно хрустели сеном. Она подошла к деннику с табличкой:
«Бархат. 2001г.р. 1\2 торийский тяжеловоз. Мать: Бабочка. Отец: Хоогур».
Рыжий теперь не казался таким взрослым и гордым вожаком. Теперь это был измученный однообразием четырех стен жеребчик, с перхотью по всей спине, с грязным свалявшимся хвостом и с наполненными грустью глазами. Когда щелкнула задвижка на двери загона, конь шарахнулся к стене, словно ожидал удара. Она открыла дверь и заглянула в его «дом». Он стоял вжавшись в угол, и как то странно неуклюже расставив ноги в стороны. Его морда выражала полное недоумение и некоторую долю страха. Она аккуратно протянула ему руку с куском моркови и тихо позвала его по имени. Он не шевелился, и лишь спустя некоторое количество секунд вытянул вперед шею, пытаясь ухватить губами лакомство. С этого дня началось их знакомство. Она приходила к нему каждый день, из тех что бывала на конюшне. Она заходила в денник, кормила его морковью, чистила, разговаривала с ним, как с лучшим другом. Он стал ей самым верным другом за всю ее жизнь. Она могла по часу сидеть на опилках в его деннике и слушать его мерное дыхание и то, как он хрустит сеном.
Однажды приехав на конюшню, на очередную дневную смену, она увидела, как ее друга седлает какой-то странный человек. Он путался в подпругах к спортивному седлу, и все время пытался просунуть их под луку этого самого седла. Она молча подошла и улыбнулась коню, который стоял, сверля ее глазами с абсолютно ничего не понимающим взглядом. Она похлопала его по шее и почувствовала, как сильно он напряжен. Его шея стала практически каменная. Но ее работа заключалась в том, что бы помочь человеку, и она это сделала, о чем вскоре пожалела. Позднее, выходя из конюшни, она увидела, как Казак держал Бархата под узцы и тянул его голову к земле, а тот странный человек пытался на него запрыгнуть. Конь извивался, в ужасе задирая голову, и пытался убежать. А этот человек то вскарабкивался ему на спину, то спрыгивал снова, подкрепляя урок ударами хлыста. Она не могла спокойно смотреть как измываются над ее любимцем, она пыталась что то кричать Казаку. Но получала в ответ лишь холодное: «Отойди, не мешай!». Она ничего не могла сделать… Казак был ее начальником. Позже, набравшись наглости и смелости, она сделала заявление начальнику о том, что через два месяца она выведет Бархата на середину манежа, и спокойно на него сядет. А у самой во время этого разговора поджилки тряслись. Она никогда в жизни серьезно с лошадьми не работала, ее знания это книги, а это всего лишь теория, а тут плохо заезженный жеребец трехлетка, на котором практически никто никогда не ездил! Его заездили и оставили стоять. Видимо он не привлекал охотников до спортивных лошадей ни своим внешним видом, ни историей своей боязни седла. Большинством прокатчиков здесь были юные девочки, реже мальчики, желающие восседать на красивых статных спортивных лошадках, либо это были взрослые люди, решившие отдохнуть на природе, таким людям нужны были спокойные степенные старушки. А те работники и по совместительству спортсменки (а может наоборот?) уже давно выбрали своих любимцев, с которыми занимались. Но это все не так важно. А важно было то, что она все же осмелилась на этот шаг, а как она будет его достигать, это уже проблема.
Итак, теории было в избытке, а вот с практикой было напряженней. И она начала учится вместе с ним. Пыталась угадать его реакцию наперед, читала в глазах то, чего он боится и старалась не боятся сама. Потому как, всем известно что, животные очень чувствительны к человеческим страхам и эмоциям вообще. Сначала она просто проводила с ним время, чистила его, подкармливала, накидывала на спину вальтрап и потник, что бы подготовить психику к восприятию седла. Сначала медленно и аккуратно, потом ее движения становились увереннее и быстрее, он уже не боялся этих странных мягких штуковин. Наконец дело дошло и до самого седла: при виде седла животное отстранилось в бок и прижалось к стене, так, что на боку с ее стороны на шкуре появилась мелкая рябь из складок кожи. Он весь словно в гармошку сжался, но седло все же было погружено на его впину, она тихо с ним говорила и постоянно поглаживала по шее, пытаясь расслабить напрягшееся животное. Время шло, занятия шли на удивление гладко. Она часто выводила его гулять на корде, словно на поводке. Они бродили по окрестностям конюшни, вдоль дороги у леса и по широким тропам в самом лесу. Он вел себя на удивление спокойно, не шарахался от хруста веток под ногами, ни от птиц вылетавших неожиданно из травы. А когда на дороге им попадались большегрузные автомобили, она отвлекала его спокойным разговором, нарочно поворачивала его, так что бы он мог видеть приближающийся транспорт, а сама в это время вела себя спокойно и непринужденно, заражая своим спокойствием и рыжего. Она была приятно удивлена тем, что конь так ни разу и не кинулся в канаву от проезжающего мимо лесовоза, потому как знала точно, что раньше ему не доводилось видеть такие машины не только в движении, но и в состоянии покоя.
Уже скоро она ставила Рыжего на развязки, он спокойно давал себя чистить, расчищать копыта и расчесывать хвост, благосклонно принимал все элементы упряжи, и считал все это игрой. И только хлопанье ремешков стремян о крылья седла заставляли его делать рывок с места, но после нескольких упражнений на хлопок ремней он лишь недовольно поводил ухом, как бы напоминая, что все же это неприятно слышать. И вот теперь она решилась на следующий шаг, она решила нарушить правила безопасности. Обычно так получалось, что она занималась с Рыжим после обеда, когда все кроме дежурного, то есть ее, разъезжались по домам и на конюшне не оставалось никого. Там, под крышей конюшни, на развязках, она пыталась на него сесть. И села. Не сразу, а где то через час хождения вокруг и подготовки его к этому моменту, но села, и он лишь немного дернулся от непривычной тяжести веса. Через несколько таких вечеров, когда она садилась в седло, гладила животное по шее, хвалила его, спрыгивала, угощала морковью и снова запрыгивала, она решилась выехать на манеж. Выводить его в центр было еще страшно, ведь она на конюшне одна, и случись чего, она может его больше не увидеть. И она снова нарушила правила, она села в седло и отстегнула крепления развязок. Сердце бешено колотилось, когда Рыжий, тронулся и медленным шагом направился к открытым дверям. Руки в перчатках потели и предательски дрожали, а ноги практически перестали слушаться. В тишине и сумерках вечера они прошли несколько кругов в одну и в другую стороны а потом вернулись в конюшню. С того вечера все закрутилось с новой силой. По прошествии испытательного времени они сдали свой «экзамен» и им было позволено работать вместе. Теперь они выезжали в сменах с друзьями. Они еще многого не умели, но уже и многого достигли. Рыжий для нее стал особенным конем. Он вел себя как матерый вожак в леваде, как истинный жеребец с кобылами, и как настоящий друг в работе на манеже. Для него словно переставал существовать весь мир, он не обращал внимания на кобыл, виляющих задом прямо перед его носом, он отважно шел во главе колонны по обочине дороги, когда на встречу мчался очередной лесовоз. Он чувствовал ее, а она чувствовала его. Стоило ей немного запаниковать в работе, как он тут же начинал волноваться вместе с ней, так же как и она начинал кидаться в крайности, шарахаться от стен и сбиваться с темпа на быстрых аллюрах. Так продолжалось пока она, не брала себя в руки и не успокаивалась сама. Это была тонкая нить их отношений. Отношений человека и коня. У нее не было опыта, чтобы хладнокровно изучать с ним команды, потому они всегда полагались друг на друга. В общем, они были той еще парочкой, но вот она стала приезжать реже. Сначала всего несколько раз в две недели, а потом она пропала на месяц, а потом и на два. Он сбился со счета в ожидании ее приезда. Он покорно позволял седлать себя другим, и иногда даже баловался на манеже, пугая неопытных прокатчиков. А ее все не было. Когда она все же приехала, она долго ему что то говорила, о том как скучала, долго и как то по особенному чистила его. В ту ночь они в последний раз выезжали в поле с двумя другими лошадьми и их всадниками. Потом она снова пропала на две недели. А он ждал ее, ждал каждый день. И она приехала. Был очень странный день. В воздухе витало напряжение. Было еще только утро, а проходе конюшни уже толпилось множество людей, они вешали ленточки на большую телегу, на которой раньше работали в конюшне. Они опустили борта, стелили покрывала, и все молчали, лишь изредка перебрасываясь короткими фразами. Когда они, наконец закончили, она подошла к его деннику и не открывая дверей прижалась лицом к холодным решеткам, так она стояла и грустно смотрела на него не решаясь войти. Потом все же резко сорвала защелку, распахнула дверь и обняв коня за шею, заплакала. Она впивалась пальцами в его шкуру и гриву, делая немного больно, но конь не обращал внимания, у него в голове стучала одна ее фраза, произнесенная сквозь слезы: «Мы больше с тобой не увидимся». В его большом конском сердце что-то ухнуло, что-то сорвалось и опустело. Она бросает его? Она не может оставить его, ее друга здесь, а сама уехать, уехать далеко и навсегда! Коню были не понятны человеческие проблемы. Он не знал, что в этот день хоронили заведующую конюшней. Он не знал, что только благодаря этой женщине эта конюшня жила… а теперь… Он не знал что в день ее смерти стало известно, что сразу после похорон весь старый костяк работников и спортсменов разгоняют, словно собак. Он не знал, что все их вещи сейчас дымятся в большом сыром костре на задворках конюшни. А заведовать здесь теперь будет старый Казак и какая-то мало знакомая им пигалица со своим мужем, который тут же загнал свой автомобиль во внутрь конюшни, словно это не дом ля лошадей, а его личный гараж.
Она плакала и не могла остановиться, а потом она ушла, уведя за собой двух лошадей, любимиц покойной заведующей, они пошли провожать ее в последний путь. Через несколько часов она вернулась, они с еще тремя ребятами поставили лошадей на место, проверили защелки и собрались уходить, когда этот подозрительный мужлан открыл капот своей машины и завел двигатель. Через несколько минут проход конюшни заполненной лошадьми заполнился сизой дымкой машинного выхлопа. Она не выдержала, подбежала к этому дядьке и стала что-то ему говорить. Рыжий слышал ее голос, он практически срывался на плачь, она была на грани истерики и все ругалась и кричала, а потом развернулась и пошла прочь. Он догнал ее и толкнул так сильно, что она чуть не упала, ребята дальше преградили ему путь и прекратили всю эту брань. А она сидела на полу и пыталась успокоиться, потому, как и без ее слез, атмосфера дня была накалена.
Когда она уходила, она лишь на мгновение задержалась у его денника, задержалась что бы в последний раз сказать ему «Прощай, Рыжий...» …
12.01.08